(Драчев Павел Иустинович, +29.03.1981)
В этот день в 1981 году отошел ко Господу старец-подвижник схиигумен Павел (Драчев), претерпевший гонения и скорби в годы советской власти.
Схиигумен Павел (в миру Петр Иустинович Драчев) родился в 1888 году в селе, находящемся недалеко от г. Ельца. Путь к монашеской жизни был уготован ему с детства. Мальчиком он сильно застудил правую руку, и она до конца не разгибалась. «Что тебе делать в миру, деточка? Иди в монастырь», - часто говорила ему мать, в сердце своем давно решившая посвятить своего младшего сына Богу. А когда Петр подрос, отвела его на благословение к старцу.
- Как от призыва отойдешь, так и просись в монастырь, - ответил тот на вопрос о монашестве.
Об этом старце, не называя его имени, позднее о. Павел рассказывал как о прозорливце, вокруг которого всегда толпился народ, подвижнике высокой жизни: «Он никогда не ложился спать - лишь подремлет часок-другой, да и то сидя».
Как только Петр получил освобождение от воинской повинности, так немедля отправился в Тихонову пустынь, по дороге заехав в Оптину - уж очень ему хотелось повидать тогдашнего скитоначальника о. Варсонофия - старца, о котором к тому времени был много наслышан. Едва посмотрев на юношу, о. Варсонофий поведал ему нечто из его прошлого, напомнил грехи, о которых тот и думать забыл. «Куда же мне идти от такого старца? » - решил Петр и попросился остаться в Оптиной навсегда. Но старец, желая испытать, тут же выгнал его, а сам вслед послал келейника - проследить, что, мол, тот делать будет. Петр же, выйдя за ворота, сел на землю и расплакался. Ведь совсем мальчишкой был - двадцати лет от роду. Его вернули, утешили, приласкали и оставили в Оптиной. Так становится Петр послушником в Иоанно-Предтеченском скиту, труждаясь садовником и канонархом.
(Позднее, уже после закрытия Оптиной и изгнания из нее монахов, в ипостаси схиигумена, о. Павел вспоминал любимый им скит, как рай. Он всю жизнь скучал по нему и говорил, что готов лобызать там все яблоньки. Множество деревьев, кустарников, цветов было посажено им здесь). Здесь же он принял монашеский постриг с оставлением прежнего имени и сан иеродиакона. Его духовным отцом стал старец Варсонофий, который благословил свое духовное чадо четками и дал ему крест. До глубокой старости схиигумен Павел благоговейно сохранял эти оптинские святыни, а также рубашку старца и наволочку с его подушки.
Семья Драчевых была очень трудолюбива, работали все день и ночь не покладая рук. Вместе с тремя старшими сыновьями Драчев-старший к концу жизни сколотил крепкое хозяйство и устроил дом - полную чашу. По пролетарским меркам он был если не помещиком, то подозрительно зажиточным хозяином. Одним словом - кулаком. Старшего сына Романа сразу взяли как кулака, позднее арестовали и двух других. Все пропали в ссылке. Отца почему-то не тронули. Когда четвертый сын, оптинский монах, приехал навестить своего родителя, тот встретил его в холщовой рубахе - ничего другого на нем не было. «Яко благ, яко наг, яко нет ничего», - перекрестил он Петра и заплакал. Отец больше не работал, все поклоны бил да псалтирь читал, а мать, Федосия, на смертном одре уже лежала. Сестра Петра Иустиния, Устюша, к тому времени тоже поступила в монастырь - в Шамордино.
После закрытия Оптиной в 1923 году Петр, как и многие оптинские монахи, перебрался в Козельск, но прожил там недолго. Прослышав, что в Москве еще действует Данилов монастырь, поехал туда. Все монастыри тогда один за другим закрывались, архиереи лишались кафедр, поэтому в Даниловом скопилось множество монахов, архимандритов, архиереев. В монастыре Петр стал петь на клиросе. Жить, правда, было негде. Тогда дали ему на кладбище пустой заброшенный склеп. Он обустроил его под келью и так жил лет шесть, кормясь плотницким ремеслом, пока его не арестовали. Устюша, к тому времени инокиня Валентина, приехала в Москву навестить брата и попала в облаву. Ночью пришли на квартиру, где она ночевала: «Монашка?» - «Да». - «Собирайся с вещами». Так и поехали вместе брат и сестра - иеродиакон и инокиня - в ссылку на север.
От Архангельска этап гнали в Пинегу. Двести километров заключенные шли пешком. У о. Петра отказали ноги, и ин. Валентина почти всю дорогу тащила брата на себе. Потом над больным сжалились и посадили в повозку...
В ссылке одно время жили они в многодетной семье. Жизнь в ней была шумной, суетной и голодной. Уходя из дома, хозяева запирали своих квартирантов («батюшку и матушку», как они их называли) на ключ, но оставляли им на обед то, что ели сами. В ссылке о. Петр научился ловить рыбу, высушивать ее, а потом варить из нее уху. Потому, наверное, и сумел позднее прокормить умирающего о. Никона (Беляева; †25 июня/8 июля 1931), ныне прославленного, что ходил, как на работу, каждый день с удочкой на реку и приносил больному батюшке свежую рыбу.
Свщмч. Никон
О жизни в Пинежском районе схиигумен Павел вспоминать не любил. «Какой там народ нелюбовный был», - обронил он как-то. Но Пинега в его памяти связана с именем преподобного Никона, исповедника. В его жизнеописании есть упоминание об о. Петре и других насельниках Оптиной пустыни, оказавшихся по неисповедимым путям Божиим в ссылке вместе. Здесь встретились оптинцы: иеромонах Никон, иеромонах Парфений (Крутиков), трудившийся на послушании в монастырской канцелярии, и скитской иеродиакон-садовник и канонарх о. Петр, а также его родная сестра и духовная дочь о. Никона инокиня Валентина (Устюша Драчева) - из Шамордино.
Когда незадолго до смерти о. Павлу привезли карточку о. Никона, он поцеловал ее и заплакал. Он вообще без слез не мог вспоминать те последние месяцы и дни жизни умирающего батюшки, что провели они вместе в Пинеге.
С наступлением зимы 1930 года преп. Никон почувствовал резкое ухудшение здоровья. Он поселился в деревне Воепола, в 3-х километрах от Пинеги, куда ссыльные ходили «отмечаться». Очень быстро он убедился, что хозяйка его квартиры - женщина с характером исключительно жестоким и сварливым. Она помыкала им, как своим рабом, заставляя делать самую тяжелую работу, хотя по состоянию здоровья он даже в концлагере был освобожден от таких работ. Отец Петр жил в соседней деревне Козловке, за 3 км от Воеполы, и знал по рассказам других о злом нраве хозяйки. Он не один раз предлагал о. Никону перебраться к нему и жить вдвоем. Но, верный своему намерению жить только по воле Божией, а «не самому, по своему смышлению располагать свою жизнь», старец от этих предложений молча уклонялся. «Верую, - писал он из ссылки, - что Господь пошлет мне именно то, что нужно и полезно мне». В начале Великого поста врач Пинежской районной больницы подтвердил, что у о. Никона далеко зашедший туберкулез легких. Хозяйка, узнав об этом, разволновалась и потребовала, чтобы он немедленно убирался из ее дома (болезнь действительно была очень опасной). «Иди куда хочешь,- кричала она, сбрасывая на пол его вещи, тюфяк и одежду. - Ты мне больной не нужен. Еще заразишься от тебя, чахоточного!» И тут вспомнилось ему, как в тихом и благодатном скиту, когда он был еще послушником Николаем, преп. Варсонофий молитвенно произнес над ним пророческие слова: «Господи! Спаси раба Твоего сего Николая! Буди ему помощник! Защити его, когда он не будет иметь ни крова, ни приюта!» И Господь не оставил Своего избранника. В Лазареву субботу, 22 марта/4 апреля 1931 года, к нему пришел о. Петр. Войдя в комнату, он увидел такую картину: больной лежит на 2-х сдвинутых табуретках, в шапке, в ватном подряснике и валенках. В изголовье стоит вещевой мешок со всеми пожитками.
- Что это значит? - спросил ошеломленный о. Петр.
- А это значит - вылетай, куда хочешь, - ответил преподобный Никон и сам стал просить о. Петра о переезде к нему.
Тот спешно пошел обратно в свою деревню, взял лошадь и перевез батюшку к себе. Новая квартира стала последним пристанищем преп. Никона.
Вскоре, окруженный попечениями и заботами собрата, о. Никон стал чувствовать себя немного лучше. Он повеселел и охотно беседовал с о. Петром, вспоминая милую Оптину, этот потерянный рай, и беседы со старцем Варсонофием. Квартира, в которой они жили, была спокойная, ничто не нарушало тишины, столь необходимой для тяжело больного человека. О. Петр по мере своих сил самоотверженно ухаживал за старцем. Стараясь улучшить его стол, изобретал более вкусные кушанья, выменивал молоко и яйца, приносил рыбу. Он читал батюшке молитвенное правило и письма его духовных чад, предварительно отмечая в них карандашом наиболее существенное, писал под диктовку ответы.
Могила о. Никона
Он очень привязался и искренне полюбил о. Никона за время совместной с ним жизни. Молитвенное настроение преподобного передавалось; ему, и чувствовал себя о. Петр, как когда-то в далеком, теперь недосягаемом Оптинском скиту, как около своего любимого учителя и старца. Все они были единого духа - Оптинского.
До последнего дня и часа о. Петр был рядом с преподобным старцем. Он вспоминал, как в июне 1931 года, истощенный до крайности, о. Никон едва слышным голосом попросил дать ему лист бумаги и карандаш - хотел что-то написать. «Какая красота в духовных книгах», - начал он, и карандаш выпал из его ослабевшей руки. Видя его тяжелое состояние, о. Петр поспешил пригласить архимандрита Никиту (Курочкина; †1937), насельника Зосимовой пустыни, родного брата одной из духовных дочерей о. Никона, который не замедлил прийти к умирающему и причастить его Св. Христовых Тайн и тут же после причащения прочитал над ним канон на исход души. В 10 часов 40 минут вечера 8 июля о. Никон отошел ко Господу, к Которому так стремился всю свою жизнь. Его духовная дочь сестра Ирина (Бобкова; схимонахиня Серафима; †3 ноября 1990) и о. Петр со страхом и трепетом видели, как душа преподобного покидала тело. Гроб для него был заранее заказан тоже о. Петром.
Из архангельской ссылки о. Петр приехал в Тулу и получил там паспорт. Тульскую епархию тогда возглавлял Владыка - противник обновленческого раскола. Все стремились у него рукоположиться. Он-то и посвятил о. Петра в иеромонахи.
Несколько лет о. Петр служил в храме Двенадцати святых Апостолов, Его очень полюбили люди. Своим ДУХОВНЫМ служением, горячей верой, скромностью, кротким нравом, своей привлекательной наружностью (высокий рост, красивые длинные волосы, прекрасный голос) он привлек сердца многих прихожан. Его всюду приглашали, он был, что называется, нарасхват. «Отца Петра! Отца Петра!» - просили прихожане, настаивая на том, чтобы только он и никто другой проводил требы - отпевал, крестил, служил молебны. Звали и к себе домой в гости, на чай - побеседовать, послушать о старцах. Настоятель собора стал ревновать и обратился за помощью в ГПУ, в епархию, и в органы полетели доносы на «общительного иерея». Вскоре за о. Петром пришли. Но, предупрежденный прихожанами, он успел скрыться - сбежал, как он сам вспоминал, прямо «из-под носа чекистов», пришедших его арестовывать. С этого времени (30-40 годы) о. Петр стал особенно осторожным и скрытным. Ему приходится жить на нелегальном положении, прятаться от людей, о нем никто ничего не знал. Три года он тихо-тихо прожил в одной деревушке у знакомых в погребе, выходя на воздух только по ночам. В духовном облике о. Петра можно заметить редкое сочетание двух качеств, унаследованное им от великих оптинских старцев: по натуре батюшка был «книжным человеком» (всю жизнь очень много читал), но, несмотря на всю свою начитанность, он всегда оставался простецом.
Затвор о. Петра оказался вынужденным и благодатным, и это время батюшка всегда вспоминал как самое счастливое в своей жизни. В полном уединении о. Петр всецело отдается монашескому деланию, он духовно много трудится и растет: продолжает читать святых Отцов и занимается умной молитвой. В конце войны стали открываться храмы. 
Венев монастырьСтаринный Веневский монастырь объявили приходской церковью. Сюда-то и решил перебраться отец Петр. Но, обученный осторожности, скрыл, что он иеромонах, и устроился церковным сторожем. Никто о нем ничего не мог сказать, кроме того, что это простой и незаметный старичок-сторож, добрый и тихий, по временам исполняющий должность псаломщика. В храме все было разрушено, перебито: ни икон, ни дверей, один мусор кругом, который о. Петр в числе других прихожан таскал из церкви тележками. После работы «старичок» всех подкармливал у себя в сторожке - никто от него голодным не уходил. В послевоенные годы в стране царила высокая преступность: людей на улице раздевали, грабили, убивали. Однажды ночью в церковную сторожку, где о. Петр жил вместе со священником о. Афанасием, ворвались бандиты с оружием и потребовали «гроши».
- Вон костюм на стенке висит, на полторы тысячи, а денег... возьмите все, что есть, - сказал о. Петр и отдал преступникам небольшую сумму денег, которые у него были.
Раздались выстрелы, о. Петр потерял сознание. Очнувшись, он увидел о. Афанасия, лежащего в луже крови с простреленной головой. Батюшка вызвал милицию, которая, не разобравшись, сочла о. Петра соучастником преступления и виновным в убийстве. Целый месяц просидел он в камере с уголовниками и много пострадал от них: его избивали, отнимали у него продукты, не давали спать, издевались. Потом срок, лагерь и те же страдания. Отец Петр молча все терпел, молился свт. Николаю Чудотворцу - на людскую справедливость надежды не было. Впоследствии настоящих убийц поймали, и невиновность церковного сторожа стала очевидной - его освободили. Вернулся о. Петр в тот же храм, намереваясь и дальше скрывать свое иерейство. О том, что он иеромонах, знала только одна женщина. Она-то и убедила его принять бремя пастырства. После убийства о. Афанасия могли прислать нового священника. Кто знает, каким он будет, сумеет ли хранить тайну исповеди?.. И отец Петр согласился.
В начале пятидесятых его перевели в Черкассы. Но здесь батюшка служить не хотел. Года не прошло, как повторилась знакомая история. Вскоре после Пасхи разбойники выставили раму, сторожа уложили на пол, а о. Петра ослепили фонарем и потребовали денег. Кое-какие сборы в церковной кассе имелись, и батюшка отдал грабителям все до копейки. С тех пор, видя, что поп сговорчивый, бандиты и повадились ходить в храм за «зарплатой» - раз пять наведывались и обирали до нитки.
В Козельске в то время жил иеросхимонах Мелетий (Бармин; †30 окт/ 12 ноября 1959), последний шамординский духовник. К нему неоднократно за советом и как к своему духовнику обращался о. Петр. Отец Мелетий настоял на служении батюшки в Черкассах, а потом посылал туда на жительство некоторых шамординских монахинь. Схим. София, монахини Евпраксия и Ксения (Захарова), приехав в Черкассы, привезли с собой портрет старца Амвросия и большую икону Божией Матери, Иверскую, которая висела в келлии преподобного в Шамордино. Перед ней старец и скончался. С этого времени на долгие годы Иверская становится келейной иконой о. Петра. Перед ней он, как старец Амвросий, скончался весной 1981 года.
В Черкассах о. Петр прослужил только первые полтора года. Начались хрущевские гонения, и храм закрыли. Батюшка, к тому времени уже игумен, окончательно отказался от служения в церкви и в течение десяти лет вообще не ходил в храм. Весь богослужебный круг он вычитывал дома, келейно. В этом ему помогали шамординские монахини, купившие неподалеку от о. Петра дом. Склонный к затворнической жизни, он стремился к уединению и всеми способами уклонялся от общения, отрывавшего его от молитвы и внутреннего делания. Долгожданное и дорогое его сердцу одиночество, посвященное полностью Иисусовой молитве, перемежалось работой по саду и в огороде. Батюшка все делал сам, своими руками. Когда в 1918 году Оптина была объявлена сельхозартелью, тогдашний скитоначальник о. Феодосий благословил засадить овощами и плодовыми деревьями всю территорию скита. Отец Петр, садовник, руководил всеми работами, т. к. знал это дело не только практически, но и «по науке». Его в скиту даже прозвали «прогрессистом», и не в насмешку, а с уважением. Он старался узнавать все новейшие способы садоводства и огородничества. Благодаря этому лучшие плоды и овощи в губернии были из Оптиной пустыни. И сейчас, как когда-то в Оптинском Иоанно-Предтеченском скиту, он посадил вокруг дома много деревьев, выращивал овощи (особенно любил помидоры). Но сам почти ничего не ел, а все раздавал другим. Физические нагрузки, которые он себе давал, были огромные, просто каторжные. Объясняя это, он говорил: «Томлю томящего мя». Те, кто пытался с ним жить, не выдерживали столько физического труда и уходили.
Внутренняя жизнь батюшки была глубоко сокрыта от людей. Но и во внешней его жизни наблюдалось много таинственного. Постоянно он общался с очень небольшим кругом людей. Но даже из близких о. Петру людей далеко не все знали, что он схимник. За время своего затворничества о. Петр выехал из села всего один раз - в начале семидесятых. Вернувшись из таинственной поездки, он снова стал посещать церковь и уже до самой смерти не пропустил ни одного богослужения. А ездил он в Почаев, где отцы упраздненной Почаевской Лавры постригли о. Петра в великую схиму. И вернулся в Черкассы батюшка с новым именем - теперь он был схиигуменом Павлом. Не укроешь светильник под спудом, да и пора, видимо, было выходить ему на служение людям. Наступил такой период в жизни схиигумена Павла, когда к нему за советом стали стекаться люди, и он стал принимать. Как вспоминала схимонахиня Софрония (в монашестве Антония Авдошина; †19 июля/ 1 августа 1998), часто из окна можно было видеть такую картину: вдоль речки тянется длинная вереница людей - это идут к батюшке за советом. Его почитали за святого старца, прозорливца, верили в чудодейственность его молитв. Ему задавали самые разные вопросы (делать операцию или нет? выходить ли замуж? и другие), и все в точности, как он советовал, исполнялось. «Отец Петр был дальнозоркий, - вспоминала А. С. Лукьянова,- бывало, скажет потихоньку на ушко, а все сбудется».
По воспоминаниям знавших его, схиигумен Павел был высокий, худощавый, волосы белые, глаза светились радостью. У него была нежнейшая душа, кроткая, тихая, легкая - высокая и мужественная душа настоящего подвижника, не надломленная ни тяжелыми жизненными испытаниями, ни мерзостью лагерной жизни, ни тюремными допросами и издевательствами, ни различными лишениями ссылки. Отец Павел был необыкновенно прост в общении, но тонок, чуток к душе человека, с которым беседовал.
Свято-Сергиевский храм
Праздных разговоров он никогда не вел. Сам молчаливый, он учил избегать лишних разговоров, скрывать свои чувства, учил благому молчанию, немногословию. «Что вы так много разговариваете? - спрашивал о. Павел и в назидание шутил: - Вот смотрите - соседский кот: пришел - молчит, поел - молчит, ушел - опять молчит...» С теми, кого принимал, батюшка мог говорить подолгу, но только о «едином на потребу». Любил повторять слова преп. старца Амвросия: «Где просто, там ангелов со сто, а где мудрено, там ни одного». Верил в возрождение Оптиной пустыни, говоря: «Для Бога невозможного нет. Господь двинет рычаг - и все переменится». Его расспрашивали о времени закрытия Оптиной. В ответ он пел: «Все прошло, и все минуло, и беспечных обмануло». Об Оптиной вспоминал, как о рае: «Какая благодать, какое ангельское пение...» Отец Павел жил в нищете, ни от кого ничего не брал. Когда он приходил в храм, ему деньгами набивали полные карманы, прося: «Батюшка, помяните! Батюшка, помолитесь!» Но он, чтобы никого не огорчать и чтобы никто не видел, молча уходил в алтарь и там выворачивал карманы, не оставляя себе ни копейки. К концу жизни схиигумен Павел был очень почитаемым старцем как среди простых людей, так и среди духовенства, и монашества. К нему за советом приезжали многие подвижники, в том числе схиархимандрит Христофор (Никольский; †9 декабря 1996), сам в будущем старец, и владыка Варфоломей (Гондаровский; †21 марта 1988), архиепископ Тульский. Он-то и благословил о. Павла постригать в монашество тех, кого он посчитает достойным. У батюшки хранились книга, принадлежащая преп. старцу Нектарию Оптинскому, по ней он и совершал постриги.
Скончался схиигумен Павел на 93-м году жизни Великим постом, на Крестопоклонной неделе. Перед смертью батюшку попросили что-нибудь спеть на память: «Чтобы мы запомнили Вас на всю жизнь». «Хорошо»,- ответил он. И за полчаса до смерти умирающий старец запел Херувимскую. У него был прекрасный голос, петь он умел и знал все служебные песнопения. «А какую Херувимскую спел вам о. Павел?» -- спрашивали потом присутствовавших при кончине старца о. Владимира и монахиню Валентину. «Шестнадцатую», - отвечали они и сами начинали ее напевать.
В 17 часов вечера схиигумен Павел приобщился Святых Христовых Тайн, а в 3 часа ночи предал душу Господу. Шамординские сестры, как завещал батюшка, положили ему в гроб все оставшиеся от старца Варсонофия вещи: четки, рубашку и наволочку, лишь крест старца священник класть в гроб не разрешил.
Похоронен схиигумен Павел в селе Черкассы Ефремовского района за алтарем храма преп. Сергия Радонежского с приделом в честь иконы Божией Матери «Казанская».
Источники
2.pstgu.ru