7
Он воевал и в 1904 -1905, и в 1914 - 1917 годах. Его могучее тело было изрешечено и японскими, и немецкими пулями: на рукаве его старой солдатского сукна шинели почти до самого локтя были нашиты золотые и серебряные галуны — за ранения и контузии. Убеждений Евгений Михайлович придерживался консервативных, и старому строю был предан всей душой. Перед памятью последнего российского самодержца он благоговел и, говоря о нем, называл не иначе, как «государь». Словом, это был образ верного слуги престола, принимавшего монархический строй без критики и «за Веру, Царя и Отечество» не колеблясь подставлявшего себя под вражеские пули. Евгений Михайлович обладал добрейшей душой, искренней доброжелательностью к людям и был прост в обращении с ними |1|.
Казакевич Евгений Михайлович (он же Козакевич Е.М.)
Родился 26 апреля 1869 года, по новому стилю 9 мая; из дворян Киевской губернии уроженец Санкт-Петербурга, сын генерала Казакевича Михаила Васильевича (офицером с 1839. Полковник с 1860, генерал-майор с 1880. На службе по апр. 1884) |2|.
В некоторых источниках указывается дата 29 апреля|10|, но эта цифра скорее всего ошибочная и взята наверное из более поздних изданий, а сейчас массово перепечатывается.
Обратимся к ПОСЛУЖНОМУ СПИСКУ ЛЕЙБ-ГВАРДИИ ПРЕОБРАЖЕНСКОГО ПОЛКА ПОЛКОВНИКА КАЗАКЕВИЧА Е.М., составленного 17 марта 1914 года. На обложке читаем:
Далее в деле указана дата рождения 26.04.1869 г., по новому стилю 9 мая.
Читал сам Евгений Михайлович.
Эту дату подтверждают и материалы из архива УФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области.
Так, что все-таки 9 мая.
10.08.1876 зачислен в Пажи к Высочайшему двору.
15.10.1880 Определен в Пажеский Его Императорского Величества корпус.
31.08.1887 Переведен из VII общего класса в младший специальный класс и вступил на службу.
01.09.1887 служба на основании Устава воинской повинности.
16.08.1888 Переведен в старший специальный класс .
30.09.1888 Переведен в Камер-Пажи..
10.08.1889 по экзамену произведен в подпоручики Преображенского полка.
14.12.1892 назначен заведующим полковой охотничьей команды.
30.08.1893 г. произведен в поручики.
Второго сентября 1894 года в селе Коложицы Ямбургского уезда Евгений Михайлович венчается с Юлией Петровной Ивановой дочерью генерала-лейтенанта, бракоразведенной Фон Дервиз 24 лет. В браке у них родятся дети: 19 апреля 1900 года сын Сергий и 8 декабря 1908 года дочь Мария |3|.
11.08.1894 командовал 8 ротой.
13.11.1894 Высочайшим приказам уволен в запас армии Гвардейской пехоты по С-Петербургскому округу.
13.12.1898 Высочайшим приказам определен в службу обер-офицером для поручений при Начальнике Главного штаба.
В 1900 году избран в кандидаты на должность Каширского Уездного Предводителя Дворянства.
06.12.1901 за выслугу лет произведен в штабс-капитаны.
01.02.1904 Высочайшим приказом назначен Адъютантом Начальника Полевого Штаба наместника Е.И.В на Дальнем
востоке.
19.02.1904 прибыл в Маньчжурию. Принимал участие находясь в Порт-Артуре во время бомбардирования атаки брандеров в ночь 19 на 20 апреля, участвовал в авангардном бою с неприятелем отряда Генерал-Майора Самсонова близ станции Вафонгоу.
25 мая генерал Оку получил приказ от маршала Ивао Оямы наступать на север. Японские передовые силы заняли станцию Вафангоу. Русский авангард отбросил передовые части 2-й японской армии и занял железнодорожную станцию Вафангоу.
Штакельберг, получив известие о появление крупных сил противника, решил дать близ Вафангоу оборонительное сражение. 1-й Сибирский корпус занял оборону на позиции протяжением около 12 км. Оборонительная позиция была разбита на три участка, в резерве корпуса было оставлено 10 стрелковых батальонов. Правый фланг был прикрыт кавалерийским отрядом под началом генерала Самсонова, левый — двумя ротами стрелков и конными дозорами…
В 2-дневных боях под Вафангоу русские войска потеряли более 3,5 тыс. человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести. Было утрачено 17 орудий. Потери японской армии — около 1,2 тыс. человек. Высокие потери русской армии были вызваны отсутствием полевых укреплений|4|.
17.07.1904 За отличие в делах против японцев в период с 27 января по 1 мая награжден орденом Святой Анны 3-й ст. с мечами и бантом. 30 сентября у деревни Янцандзай получил контузию правой ноги.
08..11.1904 прибыл в Хуаншань
05.12 назначен Адъютантом Командующего 1-ой Манчжурской армии
07.12 награжден за отличие в делах против японцев в боях с 28 сентября по 10 октября орденом Святого Станислава 2-й ст. с мечами
12.01.1905 принял начальство над полковой охотничей командой 85 пехотного Выборгского Императора Вильгельма II полка. Состоял в распоряжении командира 1 бригады 22-ой пех. дивизии генерал - майора Новикова с 25 августа по 5 октября, принимал участие во всех передвижениях в действиях полка с противником, а именно на битвах близ Мукдена с 25.08 по 29.08 в походном движении дивизии от Мукдена. Участвовал в боях у дер.Та-ва с 30.08 по 21.09.
В наступательном движении дивизии на ночь 22.09 участвовал с полком в боевых действиях в составе отряда свиты Его Величества Генерал-майора Мищенко и на самостоятельной позиции на сопке С.В. близ деревни Хомытань.
Находясь при полку прикрывал отход 4 Сибирского корпуса.
Предпринял поиск и рекогносцировку Японских окопов у деревни Чингиминзы.
Всю Мукденскую операцию с 13 февраля по 3 марта 1905 находился при Командующем 1-ой Манчжурской армии.
04.03.1905 награжден орденом Святого Владимира 4-й ст. с мечами и бантом за отличие в боях и особенно за рекогносцировку неприятельских позиций на реке Шахэ.
01.04. назначен Адъютантом Главнокомандующего
С 30.07 по 22.08 находился в командировке с 4-ой ротой охранного батальона Главнокомандующего в передовом отряде князя Трубецкого.
23.08. Высочайшим приказом за отличие в делах против японцев произведен в капитаны.
03.09.1905 награжден орденом Святой Анны 2-й ст. с мечами за рекогносцировку неприятельских окопов в долине Гуюши.
13.10.1905 лично Главнокомандующим награжден орденом Святой Анны 4-й ст. с надписью «За храбрость».
23.12.1905 Высочайшим приказом переведен в Л.Гв. Преображенский полк и зачислен в списки 12-ой роты.
16 января1906 Государь Император соизволил разрешить и принять, и носить! Пожалованный Его Императорским Величиством Императором Германским Королем Прусским Орден Короны 3-го класса с мечами на черной ленте с белыми полосами по краям.
21.01.1906 приказом по военному ведомству имеет Светло – бронзовую медаль для ношения на груди из Александровских и Георгиевских лент с бантом за участие в Русско – Японской войне.
24.07.1906 командирован с 16 ротой для охраны линии Николаевской ж.д.
08.08.1906 Назначен ктитором лазаретной церкви. Общим собранием г.г. офицеров избран Заведующим офицерским собранием.
13.08.1906 назначен ктитором лагерной дивизионной церкви.
23.08 назначен командиром 4 роты.
03.09.1906 назначен членом полкового суда.
С 16.09.1908 по 30.09 временно исполнял должность ктитора Преображенского всей Гвардии Собора.
05.10.1908 командир Его Величиства роты.
10.07.1909 избран членом суда Общества офицеров.
22.08.1909 командирован с батальоном для охраны Императорских поездов по Балтийской и Николаевской ж.д.
13.06 командирован с полком в г. Полтаву на торжество по случаю 200-летия Полтавской победы.
18.10.1909 награжден грамотою благословения Святейшего Правительствующего Всероссийского Синода от 7 ноября 1908 г. за труды по званию церковного старосты в имении Оленьково (п.Оленьковский) Каширского уезда Тульской губернии.
06.11.1909 принял должность ктитора церкви лазарета и офицерского Собрания.
26.02.1910 временно исполнял должность ктитора Преображенского всей Гвардии Собора.
16.07.1910 назначен Командующим 2-ого батальона
29.10.1910 командирован на охрану Императорских поездов по Варшавской линии северо-западной ж.д.
С 06.12.1910-05.09.1911 назначен наблюдающим за командой связи, командовал батальоном в Красном Селе для занятий с запасными ниж. чинами.
25.03.1912 Высочайшим приказом произведен в полковники.
В 1913-1914 г.г. избирался членом комиссии заведующей офицерским заемным капиталом.
26.02.1914 г. избран членом в состав суда чести г.г. офицеров |3|.
1 августа 1914 года Германия объявила войну России.Началась Первая мировая война (1914-1918)
Уже с первых дней в этой войне принимал участие полковник Евгений Михайлович Казакевич. Отличился в Галицийкой битве, был награждён орденом Святого Георгия 4-й степени за то, что в бою 20 августа 1914 года у д. Владиславов, командуя 2-м батальоном преображенцев, проявил исключительное мужество и выдающуюся храбрость, повел две роты в контратаку в штыки; будучи ранен пулей-упал, но продолжал отдавать приказы и отдавать распоряжения и громко ободрял людей, чем решил участь боя |5|.
Профессор Николаевской академии Генерального штаба, военный учёный, историк Н. Н. Головин в своей книге «Исследование боя. Исследование деятельности человека, как бойца» пишет: «Навстречу австрийцам спускавшимся в долину р. Гелчев у д. Владиславов, двинулись роты I и II батальонов.
Цепи шли, как на учении в Красном Селе и по рассказам пленных это произвело на неприятеля огромное впечатление.
Вообще появление Гвардии было для австрийцев полным сюрпризом… На склонах возвышенностей восточного берега р. Гелчев и в самой д. Владиславов, закипел ожесточенный встречный бой. Рассказывают, что когда перед самым началом атаки кто-то подошел к командиру II батальона полковнику Казакевичу и сказал, что нет артиллерийской поддержки, полк. Казакевич, знавший, что артиллерии не было придано, ответил так громко, что б слышали солдаты: «Преображенцы атакуют без артиллерии», и с этими словами сам повел цепи; в начале же атаки он был ранен» |6|.
В октябре того же года был ранен во второй раз.
Из дневника Е.И.В. Государя Николая II Александровича мы узнаем, что в 1915 г. и начале 1916 г. Е.М. находится в Санкт-Петербурге:
1915 г.
4-го апреля. Суббота.
Утром погулял. Принял: Скоропадского, Сухомлинова, Казакевича, кот. назначил флигель-адъютантом, и Пантелеева;
24-го апреля. Пятница.
День был еще лучше и теплее. Утром у меня сидел Алек, и затем простился с Дмитрием, уезжающим в армию. Погулял. Принял Барка и Рухлова. Завтракал Казакевич. Сделал прогулку вокруг парка и покатался с детьми на прудах. После чая принял Сухомлинова. Занимался и окончил все до обеда. В 9½ поехали к Ане. Застали там Н. П. Саблина;
20-го мая. Среда.
Много читал утром; погулял мин. 20. С 11 час. до завтрака принял: Васмундта — контуженного, Казакевича, оправившегося от ран, и Скалона, недавно раненного в щеку в Галиции, ген. Каульбарса, вернувшегося из-за границы, выпуск лицеистов и наконец Куломзина. Саблин (деж.) завтракал, обедал и гулял с
о мною и Анастасией. Покатался в байдарке. В 6 час. принял Щегловитова. Обедала Аня. Занимался еще полвечера;
1916 г.
20-го января. Среда
Сегодня вышло назначение Штюрмера. После утренних бумаг погулял недолго. Принял: Трепова и Хвостова. Завтракали: Сандро Лейхтенбергский и Казакевич (деж.). Сделал небольшую прогулку с Марией и Анастасией и затем немного поработал в снегу на прошлогоднем месте. После чая принял толстого Хвостова. Обедали одни. Григорий посидел с нами часок. Затем принялся за чтение книги вслух|7|.
В 1916 году Е.М. был переведен на Румынский фронт для командования пехотной дивизией войну закончил в звании генерал-майора.
В 1917г. вышел на пенсию. С 15.12.1918г. служил в Центральном Архиве заведующим отделом и архивом 1-го отделения 3-й секции.
В первый раз его арестовывается в марте 1918 г., но наследующий день отпускается.
Второй раз в сентябре 1919 г. во время заседания приходского совета, обвинения не было предъявлено,
находился под стражей 20 дней.
В третий раз 15.09.1922 года Обвинение "антисоветская деятельность". Приговор 3 года высылки в Северо-Двинскую губ. Групповое дело "дело петроградских священников Любимова Д.Г., Афанасьева В.П. и др. Петроград, 1922г."
Постановлением заседания Комиссии НКВД по административным высылкам от 27.12.1922г. постановление Петроградского Губотдела ОГПУ «утвердить».
В деле имеется визитка на имя Евгения Михайловича Козакевича, флигель-адьютанта Его Императорского Величества Его Императорского Величества.Петроград, Гороховая д.2, дом предварительного заключения Петроградского Губотдела ОГПУ |8|.
В середине 1923 - освобожден досрочно, вернулся в Петроград. В марте 1924 - арестован с сыном как «участник контрреволюционной монархической организации» (дело "лицеистов"). Отправлен в Москву и заключен в Бутырскую тюрьму. Приговорен к 3 годам концлагеря и оставлен отбывать наказание в Бутырской тюрьме |9|.
В декабре 1924 — Юлия Петровна Казакевич обратилась за помощью к Екатерине Павловне Пешковой (урождённая Волжина; 26 июля 1876 года, умерла в 1965 году в Кремлёвской больнице похоронена на погосте Новодевичьего монастыря - российский и советский общественный деятель, правозащитница. Первая жена писателя Максима Горького).
С 1922 г. возглавила организацию Помощь политическим заключенным, которая просуществовала до 1937 г.|10|.
16 декабря 1924
Помощь Политзаключенным и ссыльным.
Прошу вашего содействия для выяснения положения моего сына Сергея Евгеньевича Казакевича (25 лет), арестованного в Москве 12 апреля 1924 года и выпущенного из тюрьмы 8-го мая с подпиской о не выезде и проживающего там у своих родственников на полной свободе.
Прошу очень выяснить, имеет ли он право выехать обратно в Ленинград к месту постоянного своего жительства, к своей семье.
Его 8-ми месячное пребывание в Москве без службы ложится тягостным бременем на наше существование, так как, кроме его семьи — жены и 2-х летнего ребенка, на его иждивении была я — его мать, больная и нетрудоспособная, и учащаяся 15-летняя сестра.
Отец бывший офицер Преображенского полка после полуторагодовой ссылки, как церковник, жил в Москве и тоже был арестован в апреле сего года и находится в Бутырской тюрьме.
Сын мой не рисковал сам узнавать свободен ли он от подписки, так как родственники мои находили, что он может напортить себе этим. Прошу Вашего ходатайства за моего сына о получении разрешения выехать на жительство в Ленинград к своей семье, коей он является единственной поддержкой во всех отношениях.
Я лично была тоже арестована в этот же период и освобождена 15 октября. В виду полной непричастности моего сына к политике, предполагаю, что задержание его произошло лишь оттого, что он сын преображенца и бывший лицеист, офицером никогда не был. — Все могущие быть обвинения основаны лишь на предположениях.
С чистой совестью, с полным ручательством за невиновность моего сына, приношу Вам настоящую мою просьбу о его возвращении в семью, чем дадите возможность вернуться к жизни мне и моим детям.
Юлия Петровна Казакевич.
16 декабря 1924 года.
Ленинград, улица Чайковского (бывшая Сергиевская), дом 36, квартира 6»|11|.
В январе 1925 — получив ответ от заведующего юридическим отделом Помполита, Юлия Петровна Казакевич вновь просила помощи в ходатайстве за сына.
19 января 1925
Помощь Политзаключенным и ссыльным. Екатерине Павловне Пешковой.
Принося глубокую благодарность за Ваши хлопоты о моем сыне Сергее Евгеньевиче Казакевич, прошу Вас, в виду замедления разрешения ему вернуться в Ленинград, не отказать в повторении Вашего ходатайства.
Позволяю себе беспокоить Вас этой просьбой, так как нахожусь в безвыходном материальном положении, не получая ниоткуда помощи для жизни с семьей.
Надеюсь, что с возвращением к семье он найдет какой-нибудь заработок для нашего существования.
С истинным уважением Юлия Казакевич.
Ленинград.
19 января 1925 года» |12|.
Подумать только, что в то время существовали общественные организации и не боялись, и помогали !
В 1926 - Евгений Михайлович Казакевич был освобожден с ограничением проживания на 3 года. Проживал в Москве в квартире сестры, Марии Михайловны Зайончковской, вдовы генерала Андрея Менардовича- Зайончковского.
В 1929 - вернулся в Ленинград, работал сторожем в Стройтресте. В 1930 - арестован по групповому делу офицеров Преображенского полка ("Гвардейское дело", часть дела "Весна"). Обвинялся также «в нелегальной отправке полковых реалий императрице Марии Федоровне в Копенгаген». В начале февраля 1931 - приговорен к высшей мере наказания и в тот же день расстрелян|13|.
С февраля 1931 - Юлия Петровна Казакевич стала вдовой; после расстрела мужа выслана с сыном из Ленинграда; перед войной вернулась в Ленинград|14|.
В апреле 1942 - во время блокады скончалась в Ленинграде.
Дело Сергея Евгеньевича Казакевича было прекращено, и он вернулся в Ленинград, продолжив работу в учреждении|15|. В 1931 - после расстрела отца выслан с матерью из Ленинграда; перед войной вернулся в Ленинград|16|. В январе 1942 - во время блокады скончался в Ленинграде.
ДОКУМЕНТ №8
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА, произведенного в ППИОГПУ в ЛВО опер. уполн. Клейман Обв. Зуева Дмитрия Дмитриевича
…Основные статьи расхода:
5. В основном протоколе я указал, что из этих денег передал 1000 рублей Казакевичу, для отправки императорской семье: я допустил хронологическую ошибку - 1000 р. были даны, но не из этих денег, а из денег, полученных от шпаги, ранее выданные 1000 рублей были возмещены.
полученных от шпаги, ранее выданные 1000 рублей были возмещены.
Факт передачи вспоминается таким: вскоре, после приезда (зимой 1918 года) Казакевич ко мне заходит и в беседе говорит с большим волнением, что "по верным данным" царская семья в ссылке голодает и т.д. и что необходимо помочь, что скоро "едет верная оказия" и надо собрать средства. Ты привез из действующего полка кое-какие офицерские деньги, поэтому из них надо выделить. Я действительно имел для раздачи долгозаемного капитала (своего рода касса взаимопомощи) и т.д. обычных при ликвидации денежных расчетов тысяч 5-8, сразу достал 1000 рублей одним билетом (керенским) и дал их Казакевичу, при чем в расчетную записную книжку внес: 1000 рублей для к-ра 1-го батальона, как в полку числили Николая I…
Зуев |17|.
ДОКУМЕНТ №10
гор. Ленинград,
25 января 1931 года
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА, произведенного в ПП ОГПУ в ЛВО Опер, уполномоч. ОС-2 — Клейман, Обв. Казакевича Евгения Михайловича
(Дополнительные показания)
…Что же касается скобы, переданной мне Зуевым, то таковую, примерно в 1922 году выбросил в Фонтанку. Вызвано это было серией обысков, и я из-за нее не хотел наживать неприятностей. О том, что я выбросил скобу - я никому совершенно не говорил.
Поправляюсь, скобу в Фонтанку не выбрасывал и уж по возвращении из ссылки я спросил о скобе жену. Она мне ответила, что выбросила. Куда она выбросила - я не знаю, да и не спрашивал.
Казакевич.
Допросил – Клейман |18|.
Отрывок из книги «Записки князя Кирилла Николаевича Голицына»
глава «Дворянский колхоз».
…Рассказав о пестром населении Бутырской тюрьмы в целом, остановлюсь подробнее на составе нашей 8-й камеры и прежде всего нашего «колхоза», первые камни которого заложили мы с отцом. Употребляя здесь это слово, я допускаю некоторую неточность, анахронизм, ибо оно родилось и вошло в обиход несколько позднее, вместе с коллективизацией, уже в 1929 году. Допускаю я, однако, такое смещение во времени сознательно, по той причине, что это короткое и всем теперь знакомое слово очень точно определяет нашу группу с ее общим хозяйством — передачами с воли, которые шли в общий котел.
«Колхоз» создавался постепенно, и вошли в него, прежде всего, те из захваченных в мартовскую облаву, кто успел уже получить свою стандартную «трешку»: Петя Туркестанов и Володя Кисель-Загорянский. Потом, в течение лета, пришло пополнение в лице Анатолия Михайловича Фокина и генерала Евгения Михайловича Казакевича.
…Казакевич состоял в полку с самых первых офицерских чинов и только после производства из полковников в генерал-майоры (в 1916 году) вышел из его состава, чтобы принять командование частью на фронте в Румынии.
…Полной противоположностью Гадону был Казакевич. Уступая первому и внешностью, и умом, Евгений Михайлович обладал добрейшей душой, искренной доброжелательностью к людям и был прост в обращении с ними, а что до рисовки то она вообще была чужда всему его складу, да и не требовалась для украшения его бесхитростных речей. Лицом он не был красив: нос немного «картошкой», борода «метелкой», волосы цвета sel et poivre(перец с солью), непослушно топорщившиеся на голове, - все, вместе взятое, делало его лицо симпатичным и располагало к нему всякого. Своей крупной фигуре Евгений Михайлович старался придать молодцеватость, но годы делали свое дело, и он выглядел более стариком, чем белый, как лунь, Гадон - старший и по чину, и по возрасту.
Никакими сколько-нибудь значительными познаниями Казакевич не обладал. Иностранные языки и кое-какие сведения из гуманитарных наук - вот все, что ставило его, вероятно, в один ряд с большинством из товарищей по полку, нисколько не
выделяя среди них. Я думаю, что и в военном деле, кроме обязательной «шагистики», он полагался более всего на свою физическую силу и личную храбрость. Я бы сказал, что это был вполне заурядный военный, для которого все воспринимаемое извне преломлялось сквозь призму любимого Преображенского полка и ограничивалось поэтому узкой сферой взглядов и убеждений. Материально это был человек обеспеченный: богатый помещик, владелец огромного доходного дома в Петербурге (Сергиевская, 36).
Евгений Михайлович придерживался твердых взглядов на долг солдата, служил верой и правдой и ни от какого ратного труда не уклонялся. Он воевал и в 1904—1905 и в 1914—1917 годах. Его могучее тело было изрешечено и японскими, и немецкими пулями: на рукавах его старой, солдатского сукна шинели, почти до самого локтя, были нашиты золотые и серебряные галуны, соответственно за ранения и контузии.
Но вот произошел случай, где действующим лицом был Евгений Михайлович Казакевич, для тюрьмы ОГПУ почти невероятный. Однажды рано утром, в дверях 8-й камеры появился надзиратель с «длинной бумажкой» в руке. Длинная бумажка - узкая полоска, где могла уместиться одна строчка с фамилией вызываемого, имела в глазах заключенных особое значение - как показатель, что вызов индивидуальный, не грозящий этапом, а возможно, даже сулящий свободу. На этот раз вызов касался Евгения Михайловича и удивил всех нас своей необычной формулировкой: «Казакевич, соберитесь без вещей». Евгений Михайлович сперва заметно взволновался, но тотчас же оправился от смущения и, приободрившись, стал одеваться. Надел свою старую, видавшую виды шинель, фуражку, подпоясался широким ремнем, взял в руки палку и вышел из камеры, хоть и прихрамывая, но все же уверенной поступью. Куда? Неизвестно, конечно. Вскоре все мы разошлись по своим рабочим местам, и загадка вызова «без вещей» оставалась таковой до позднего вечера, когда сам Казакевич разгадал нам ее, притом самым неожиданным образом. Случилось небывалое! Узник с трехгодичным сроком прямо из тюремной камеры попал... на похороны! Умер Зайончковский - советский военный деятель, который был женат на родной сестре Евгения Михайловича. Этот царский генерал остался служить при советской власти и, по-видимому, пользовался у новых хозяев авторитетом как военный специалист. Когда он умер, к его вдове отнеслись с уважительным вниманием и предупредительностью. Ей предложили высказать свои желания относительно деталей погребальной церемонии. Предполагаю, что устроители похорон хотели выяснить, согласится ли она ограничиться гражданской панихидой или будет настаивать на том, чтобы была совершена и церковная. Так или иначе решился этот вопрос, не знаю, но достоверно одно: вдова объявила о своем непременном желании, чтобы на похоронах присутствовал ее брат. И вот брат, сопровождаемый охранником, был доставлен на квартиру сестры, участвовал затем в траурной процессии, присутствовал при погребении и, наконец, восседал за столом традиционных русских поминок. «Сопровождающее лицо», оказавшееся скромным и покладистым солдатиком, проделало тот же путь с тою только разницей, что поминал он покойника на кухне, где его усердно угощали всем, что подавалось к поминальному столу.
Выше, говоря о внешности Евгения Михайловича, я назвал его некрасивым. Но вот не так давно Юрий Борисович Шмаров
показал мне фотографию из своей замечательной коллекции портретов, где Евгений Михайлович запечатлен молодым
офицером в парадной форме Преображенского полка. Красавец мужчина - ничего не скажешь! Я тщетно пытался найти черты сходства между этим красавцем и нашим милым, уютном стариком из 8-й камеры. Годы изменили наружность до неузнаваемости, но кое-что они и добавили, чего не было у самоуверенного преображенца: глаза Евгения Михайловича - старика лучились добрым и наивно-доверчивым взглядом. Вообще натуре Евгения Михайловича была свойственна некоторая доля наивности. Он, например, по-детски гордился тем, что был избран старостой камеры. Его самолюбию льстило оказанное ему предпочтение, и он искренне считал свой «командный пост» значительным.
И еще: случилось как-то, что я присутствовал при разговоре Евгения Михайловича с дежурным комендантом Ивановым. Этот Иванов проходил в свое время военную службу в одном из гвардейских полков, куда был определен за свой высокий рост и статную фигуру. И вот я услышал, как два «гвардейца» вспоминали былое. Иванов - человек озлобленный, ненавидевший старый строй, говорил, осуждающе под
черкивая слова: «Да, порядок был. Строго спрашивали». Евгений Михайлович одобрительно улыбался на это, не улавливая того смысла, который вкладывал в свои слова Иванов. Внешне Иванов был видный мужчина высокого роста с довольно правильным, но неприятным лицом. Свое отношение к заключенным он особенно не скрывал. Как-то мне довелось услышать его обращение к утренней смене надзирателей. Он сказал примерно следующее: «С заключенными надо обращаться вежливо, но надо в то же время давать им понять, что они преступники». Выражения «враги народа» тогда еще не было в ходу, но он явно считал нас таковыми.
С представителями нашего «дворянского гнезда» 8-й камеры он придерживался иронически-насмешливого тона, с некоторым оттенком издевки, пытаясь приправить этот тон деланным добродушием. К прошлому Иванов относился с нескрываемой ненавистью. Ему доставляло, вероятно, большое удовольствие то, что в его подчинении находился бывший генерал и целый выводок дворян. Милейший и наивнейший Евгении Михайлович, весь мир рассматривавший с точки зрения преображенца, иногда, когда Иванов почему-то заходил к нам, пускался в разговоры с ним о гвардии, об офицерах и солдатах. Говорили они на разных языках: для Евгения Михайловича Преображенский полк был всем, все хорошее было только в нем Иванов, напротив, видел во всем только плохое.
Простоватость Казакевича особенно ощущалась, когда рядом с ним витийствовал Владимир Сергеевич Гадон. Он явно пасовал перед красноречием Владимира Сергеевича, и повидмому, сам понимал, что для соревнования с таким сладкопевцем у него недостаточно ресурсов, Но вот когда Гадона отправили куда-то в ссылку, казалось, он мог бы воспрянуть и расправить крылья. Этого не случилось и, думается мне, за отсутствием этих самых «крыльев», то есть всего того, что необходимо рассказчику, чтобы приковать внимание слушателей, увлечь их содержанием рассказа и его формой. В действительности же все его рассказы носили характер более или менее забавных анекдотов, в которых фигурировали по большей части однополчане - преображенцы. Даже о двух войнах, в которых он участвовал Евгений Михайлович почти совсем ничего не говорил, а ведь мог бы рассказать много интересного.
Через некоторое время после отъезда Гадона в нашей камере появился еще один генерал - Буржинский. Генерал не гвардейский, скромный и очень интеллигентный. Буржинский не был из числа военных, которые бравировали удалью и сулили «шапками закидать» (японцев в 1904—1905 годах). Все в нем раздражало Казакевича, воскрешая исконную неприязнь гвардейцев к армейцам. Будучи человеком хорошо воспитанным, Евгений Михайлович не высказывал открыто своих чувств, но мы, прожившие с ним бок о бок уже немало дней, легко угадывали, насколько не по себе ему было присутствие человека, равного ему по чину, но более просвещенного и, - кто знает?- может быть, имеющего больше заслуг в военном деле. Образ Буржинского ассоциируется у меня с персонажем «Августа четырнадцатого» - генералом Нечволодовым.
Убеждений Евгений Михайлович придерживался консервативных, если это были убеждения, а не традиционные настроения гвардейского офицерства. Во всяком случае, старому строю он был предан всей душой и служил не за страх, а за совесть. Перед памятью последнего российского Самодержца он благоговел и, говоря о нем, называл не иначе, как Государь. Словом, это был законченный тип верного слуги, принимавшего монархический строй без критики и «за Веру, Царя и Отечество», не колеблясь, подставлявшего себя под вражеские пули.
Прямолинейность суждений, по-видимому, сыграла решающую роль в трагической судьбе Казакевича. Из Бутырок его освободили еще при мне. Он отправился домой, в Ленинград, где у него жила дочь Мария. Кроме дочери у Евгения Михайловича был еще старший сын Сергей, с которым я познакомился задолго до того, как встретил его отца. Зимой 1916 года я ходил на танцевальные вечера, которые по субботам устраивали у себя на квартире Мансуровы. К ним приходило много молодежи. Бывал там и Сергей Казакевич.
Он учился в лицее и носил мундирчик, это означало, что он перешагнул уже два приготовительных класса лицея.
Сколько времени Евгений Михайлович прожил дома, не знаю. В один из черных дней его снова арестовали и расстреляли. Говорили, что по какому-то «церковному» делу.
При воспоминании о бедном Евгении Михайловиче, нашем милом, добром и уютном старике из 8-й камеры, невольно встает в памяти образ другого страдальца, замученного и убитого,
Авенира Авенировича Вадбольского, или, как все его называли, Крошки.
Помимо тех, кого могла вместить 8-я камера, а наш «колхоз» - принять в сотоварищи, через «рабочий» прошли многие, кто так или иначе был связан с кем-то из нас либо знакомством, либо дружбой, а иной раз и родством. По нескольку дней провели, например, с нами Николай Николаевич Кисель-Загорянский, дядя нашего Володи, и католический священник Дейбнер, beau-frere(шурин) Казакевича, о котором я уже говорил, в связи с делом «восточных католиков».
Работало нас обычно человек пять-шесть. Основные кадры составляли Евгений Михайлович Казакевич, Анатолий Михайлович Фокин, Петя Туркестанов, Володя Кисель-Загорянский и я. Я ведал научным отделом, Петя и Володя выдавали беллетристику, Фокин - иностранные книги, а Евгений Михайлович составлял каталоги (кроме научного отдела - это была уже моя область)…
…Рассказанная сцена вызовет сомнение в правдивости у людей, которые начали свою «тюремную карьеру» в 30-х годах, в особенности после 1936 года. В дальнейшем мне неминуемо придется говорить о тюрьмах, какими они стали в 40-х и 50-х годах, и недоверчивые читатели успокоятся, когда на них пахнет знакомым.
А пока пусть принимают на веру то, что, например, наш начальник, одетый в форменное платье и увенчанный красно-синей фуражкой, иногда приходя утром в понедельник, рассказывал Евгению Михайловичу, что: «Вчера в нашей церкви! служил владыко такой-то»|1|.
Отрывки из книги "Из пережитого" Новикова М.П.
- Конечно, если бы Толстой был пророком и ясновидящим, может, он и направил бы свою критику Церкви и государства по иному руслу, - примирительно сказал генерал Казакевич, - а он наперед не знал о времени революции, тем более не знал, что бес вытрясет из мешка каких-то уродов большевиков. А покритиковать у нас было что, - усмехнулся Казакевич, - и у вас отцы, в особенности, уж что там таить, давайте говорить по совести!.. …В ослеплении своей славы писателя он сделался наивным ребенком и лишился здравого смысла. Все понимали, что такая пропаганда и посрамление православной веры как устоя русской общественности и морали приведет Россию к гибели, а он этого не понимал, - говорил Ювеналий (епископ Тульский), - и вот результаты!
Точно он был слеп, что плодами его разрушительной работы воспользуются худшие элементы страны и накинут на шею народа железное ярмо нового рабства и безбожия.
- Един Бог без греха, - пошутил епископ Павел. - Он мог бы критиковать нас сколько его душе угодно — мы стоим этого, про попов критика самая соблазнительная, а только выводы должны быть совсем другие. И самого большого грешника не укорять надо и изгонять, а нужно его очистить покаянием и простить, а из его критики выходило, что всех нас надо выгнать грязным метлом и нарушить православную веру!
- А вы где были, владыки? - вмешался священник Архангельский (он считался крайним обновленцем, но в тюрьме пользовался дурной репутацией шпиона). - Вы как реагировали на его критику: «Волк в овечьей шкуре», «Лев рыкающий», вы даже не вникали в смысл его рыканий и торопились только обозвать его страшными именами. Вы не хотели по требованию времени пересмотреть церковные догмы и молитвы и отменить то, что стало не по времени и противу разума, и заботились только о сохранении доходов и пугали народ его проклятием!
Этого священника не любили в 48-й камере, считая его ссученным, и он это знал и не стеснялся при таком разговоре с посторонними прямо в лицо обвинять епископов, тем более в это время он уже решил навсегда отказаться от своего звания и сложить духовный сан, о чем и говорил со мной задолго до этого разговора. Бранил епископов за то, что они ему не помогают, как другим, передачами с воли, как к примеру помогали дьякону Чайкину, находившемуся в нашей 26-й камере. И у меня лично он настойчиво домогался, чтобы я его «включил в список для получения помощи с воли», считая меня членом воображаемой организации, которая должна была, по его мнению, помогать всем заключенным своей партии. И когда я отказался исполнить его просьбу и разуверил его в его ошибке, он перестал ко мне ходить и здороваться на прогулке.
- Плохим вы были иереем, отец, если не знали о нерушимости и неизменяемости церковных правил и апостольских постановлений, - упрекнул его обиженно епископ Никон, - Святая Церковь не институт изобретений и не склад товаров на все вкусы, она есть Божественное установление, освященное самим Господом, и без соборных решений никто не вправе их изменять!..
- Вот и дождались, - с раздражением перебил опять Архангельский, - не изменяли сверху, а теперь всех нас отменили снизу, что мы теперь, кому нужны, сироты бездомные!
- Божья воля, отец, - сказал тихо епископ Бережной, - без Бога не до порога, а с Богом и через море, а только иерею роптать не подобает, он должен со смирением переносить все испытания, памятуя слова Господа о том, что соблазны должны быть в мире. Не вся же Православная Церковь сидит в тюрьме и терпит бедствия, остались и пастыри и пасомые для дела Божия!
- Остались не пастыри, а приспособленцы, владыко, - резко возразил Архангельский, — надо было нос по ветру держать, тогда бы и мы здесь не парились. Я теперь очень жалею, что не согласился с евдокимовцами. Пользы не сделал, а семье навредил!
- Ну это вы поправить всегда сможете, отец, насмешливо сказал Павел, - заявите в ГПУ, что слагаете сан, вас и выпустят, да еще в какой-нибудь магазин продавцом поставят, а что Церковь в таких маловерах не нуждается, в этом вы и сами уверены!..
- Если бы я был, как вы, владыко, монахом, я не скулил бы о своей нужде, - виновато перебил он, - а вот как семья-то на шее, поневоле и от сана откажешься, каково ей теперь, капиталов-то с ней не осталось, кому они нужны?
- Не малодушничай, отец, - укоризненно сказал Павел, - Господь позаботится о верных, только не надо роптать прежде времени, каждому свой путь указан, и нам его не изменить своей волей!
- Не надо переходить на личности, - вставил Казанский, - мы ведем беседу о Толстом и давайте ее продолжим с общего согласия, а на личной почве мы ни до чего не договоримся, а только перессоримся. Вы нам скажите, - обратился он ко мне, - вы близко знали Толстого, ужели он не тяготился как отступник и враг православной веры, не чувствовал греха перед русским народом, отнимая у него самое сокровенное?
Я стал говорить, что для Толстого Православие и христианство не были синонимами и что он, по-моему, был большим христианином, чем каждый из нас, и больше нашего болел душою за те суеверия, которые поддерживала Церковь в гуще народа, выдавая их за христианскую веру. Толстой не проповедовал безбожия, как большевики, наоборот, он много труда положил на очищение и углубление христианского жизнепонимания, и вы сами согласитесь, что до кого оно доходило и касалось, тот человек и внешне и внутренне изменял свою жизнь к лучшему, и это к концу его жизни становилось бесспорным фактом...
- А в каких же, по-вашему, суевериях повинна была Церковь? - торопливо спросил епископ Никон. - Все ее правила и установления пришли к ней не с улицы, а были принесены апостолами и закреплены вселенскими соборами.
Я сказал, что прежде всего надо было постепенно отказаться от всего чудесного в Церкви, что так уже претило разуму взрослого человека: почитание мощей, так называемые чудотворные иконы, так называемые таинства: миропомазания, елеосвящения, причащения; надо было постепенно выбросить много соблазнительных молитв и акафистов, канонов и тропарей; надо было крещение младенцев заменить для желающих взрослыми, когда они в полном разуме; не заставлять священников очищать молитвами избы, где были родильницы, и самые обходы домов по праздникам не связывать с получением за это денег, яиц, мяса и т. п. Всякое даяние, - говорю, - благо, а всякое требование - это уже оброк и насилие.
Я хотел говорить дальше, но Казакевич меня остановил:
- Позвольте, позвольте, - живо сказал он, - если всего этого лишить священство, то что же им делать в церкви и чем жить, ведь вы же им смертный приговор прописываете, а у них тоже дети, родственники; вы слышите, как отец Архангельский на нужду плачется?
- Да этого буквально и Толстой не требовал, - поддержал его Казанский, - он критиковал вообще догматы и таинства Церкви, а таких пунктов не выставлял!
Я возразил, что это неверно, что я лишь ставлю первые вехи по пути к очищению церковного культа, а у Льва Николаевича это гораздо дальше и глубже уходит. А делать священникам и помимо этого есть что, и дело, говорю, быть примерами доброй, трезвой и трудовой жизни на глазах темного народа, мирить в начале всякий семейный грех, о котором они узнают, пока он не привел к большему худу: мирить детей с родителями, жену с мужем, брата с сестрой, соседа с соседом; быть бескорыстными и гсячески стараться приходить первыми на помощь ближнему в нужде. И будьте покойны, говорю, такой пастырь в деревне не останется без куска хлеба, ему всегда помогут и в обработке его земли, помогут и добровольными приношениями. Я крестьянин и знаю крестьянскую душу, знаю ее болести и отзывчивость.
Когда я перечислял вехи церковного очищения, епископы нахмурились, не собираясь возражать, но когда стал говорить об их настоящем служении, они оживились и Ювеналий радостно сказал:
- А в Евангелии сказано: «Сие надо делать и того не оставлять», - а вы у нас весь богослужебный культ изымаете. Добро и правду и мирянин должен по мере сил делать ближнему, а богослужение - дело священников, а по-вашему, оно не нужно!
- Я не сказал вам этого, говорю, церковное служение с некоторыми поправками нужно, и оно будет совершаться, но ему нужно придать правильный смысл, не богослужение - Бог в нерукотворенных храмах живет и не требует служения дел рук человеческих, - а церковно- служение для полезного и радостного отдохновения от будничного труда и забот; это будет духовная сцена для подъема и возвышения души человеческой от земли к небу, от мирского в тайну Божия бытия и жизни и смерти, и в таком понимании оно будет и ближе и радостнее для тоскующей души человека, вот что нужно, отцы, а о спасении души для жизни будущей нужно на всех углах и перекрестках твердить, что спасают не молитвы и церковные обряды, а постоянное поведение человека, направленное на выполнение заповедей блаженства, изложенных в Евангелии. Вот когда это будет, тогда и большевики не скажут, что религия обман, а попы — эксплуататоры!
Но это уже будет не исповедание православной веры по церковным правилам и уставам, а программа жизни по учению стоиков, - сказал епископ Никон, обращаясь ко мне.
- А я бы сказал по-другому, - возразил Бережной, - направление верное, но чтобы перейти на этот путь Православной Церкви, для этого нужно столетие и надо много работать умом.
- Вот вы бы и работали, чем бранить Толстого и отлучать от Церкви, - вызывающе вставил священник Архангельский, - рано или поздно, а на этот путь выходить надо, догмы и таинства свое время отжили и на них нам теперь не удержаться. Нельзя вечно затемнять человеческое сознание и опустошать его сердце нашей мистикой!
- Мистика только в признании вечности человеческого разумения или искры Божией, его оживляющей, — сказал я. - От этой мистики даже по разуму мы отказаться не можем, ибо перед тайною жизни и смерти продолжаем оставаться слепыми щенками.
- Это очень радостно и важно, - сказал Ювеналий, - вы признаете воскресение мертвых и будущую жизнь, а в этом основа христианской веры. Тут мы с вами родные, тут и Толстой с нами.
Я отвечал, что в основах христианского жизнепонимания и служения людям Толстой и никогда не шел против Церкви, и всего, что она включает в себя доброго и разумного, и для него в том не было соблазна и противоречия. Другое дело догмы, просительные молитвы, святая вода, чудотворные иконы, молебны о дожде и здоровье и т. п. выдумки, которые всегда служили соблазном и разделяли людей. Вот это-то и надо потихоньку да полегоньку изгнать из церковного обихода.
- Повыбросить иконы и замазать стены храма черною краской - так что ли, по-вашему? - спросил Казакевич…
Я сказал, что выбрасывать и замазывать ничего не нужно, а надо только назвать их настоящим именем портретов и картин, чем они были и есть, и перестать им молиться, и тогда будет все на своем месте. И большевики украшают места собраний портретами своих главков, что ж в этом худого?
- Они со своим Толстым хотят превратить храмы в концертные залы и изгнать из них все таинственное в обрядах и культе, что только и привязывает к ним теперь верующих со своими душевными нуждами и тоской, - сказал епископ Никон, - связывают мораль и веру в один узел!
- Это будет уже не храмовое богослужение, а собрания евангелистов для назидания и морали, - сказал Казанский, - сектантское действо.
Я возразил Павлу, говоря, что в храмовых человеческих выдумках тайнодействий нет ничего таинственного и чудесного, чтобы поражало и привлекало души людей; таинственное и чудесное в нас самих, в нашей жизни и окружающем нас видимом и невидимом мире, пределам которого нет конца и начала, вот где тайна! И если, говорю, отдельная жизнь возможна в капле воды, то кто же нам скажет, что ее не может быть в продолжении жизни нашего духа или сознания после смерти тела? Отсюда наша уверенность в ее вечности. А церковные какие же чудеса и тайны, раз их любой дурак может разоблачить, как то было с мощами и явленными иконами! Самой Церкви перед лицом наших событий надо скорее от них отстать и очиститься, чтобы не делать дольше соблазна перед людьми с открытыми очами.
- Вы нам предлагаете коренную реформацию в Церкви - сказал Ювеналий, - на которую никто из нас в отдельности не правомочен. А созывать поместные и вселенские соборы мы теперь фактически не можем, никто их нам не разрешит!
- Мы отстали от жизни, владыко, в этом и наша вина, и наша беда, - уверенно сказал Архангельский, - мы теперь плетемся в хвосте и несем кару за нашу отсталость. Люди ушли вперед и в нас не нуждаются. И если Царь Небесный их теперь не остановит, нам их никогда не догнать со своими старыми уставами и постановлениями.
- Вот тут, может быть, Толстой и прав, - робко вставил Казанский, - он напоминал Церкви об ее отсталости, а его не слушали и охаяли, а ведь как человек он был много выше наших рядовых епархиалов!
Насчет этой высоты я с вами не согласен, - обиделся Казакевич, - помещик как помещик, и как все мы, картежный игрок и охотник!
- Неправда, неправда, - запротестовал Казанский (студент Духовной академии), - вы судите о нем по его молодым годам, а во второй половине жизни он показал жизнь аскета и мученика, и осуждать тут его не в чем!
Мучеником у жены, у семьи, так, по-вашему?
- Хотя бы и так, - огрызнулся Казанский, - нам теперь со стороны легко осуждать и смеяться, а как бы мы на его месте поступили - вопрос. Самое меньшее - из трагедии его жизни перешли на драму, если не на прямое преступление, а он и Божеское и человеческое соединил вместе и не нарушил!
Я сказал, что Толстой, не в пример всем людям, отказался от громадного богатства, которое ему могла принести продажа его писаний, отказался от Нобелевской премии в 200 тысяч рублей, а за то, что он все же продал роман «Воскресение» и полученные 12 тысяч отдал на переселение духоборов в Америку, за это его вряд ли кто осудит. Таких примеров бескорыстия история знает мало, и тут Толстой нам не по плечу.
- Он мог бы этими деньгами помогать бедным, - возразил отец Николай (священник из Орска), и тысячи людей за него молились бы Богу!
Все другие слушатели молчали, выжидая мнения других. Молчал и генерал Казакевич, не решаясь после этого хулить Толстого.
- Не знаю, - сказал молчавший доселе князь Голицын, — такой помощью бедным занимался покойный Иоанн Кронштадтский: одною рукою брал, а другою раздавал, но даже в нашей среде его не особенно за то хвалили; насколько помню, хвалили только в церковных листках и только те, кому он помогал, а другие воздерживались!
- Это понятно, князь, - сказал Казакевич, - тут была зависть, Иоанн Кронштадтский за чужие деньги получал спасибо, а для Толстого это были бы его собственные, заработанные писательским трудом, его нельзя было бы осудить в этом!
- В этом-то и есть его подвиг, говорю, что он отказывался не от чужих денег, а от своих трудовых, удешевляя этим для всей читающей публики стоимость его произведений. А вот мы с Казанским вряд бы отказались, - пошутил я, - и натворили бы на них немало бед и себе, и людям.
- Почему же бед? - весело отозвался тот, - я бы, к примеру, года три посвятил на путешествия, разве не приятно побывать в Лондоне, Нью-Йорке, Константинополе, наконец, в Иерусалиме?
- А мы бы с князем никуда не поехали, - сказал Казакевич, обращаясь к Голицыну, - в условиях нормальной жизни мы бы купили деревеньку и жили помаленьку. От скуки в картишки бы перекидывались, на охоту ходили.
- А в теперешних что? - спросил подошедший Очеркан, не интересовавшийся нашим религиозным спором.
- В теперешних, - запнулся Казакевич, - трудно и придумать, что бы мы с ними сделали - ни земли, ни дома, ни фабрики иметь нельзя, поневоле по Толстому пришлось бы от них отказаться!
- А я бы не отказался, - усмехнулся Очеркан, - я бы чудок помогнул отцу Архангельскому, а остальные в сберкассу из 10 годовых!
Разговор временно перешел на шутку, и вся камера стала прикидывать: кто бы что стал делать, если бы получил миллион или хотя 200 тысяч. Отказываться никто не хотел даже от чужих денег. Очеркан сказал, подумавши: По-моему, отказаться может только дурак, который не знает, что делать с деньгами, или святой человек, которому ничего не нужно, кроме его святости. А мы люди средние, так поступать не можем!
Переждав некоторое время, Ювеналий сказал: Так вы считаете, что Церковь повинна в своей отсталости? Так ли, мой друг?
Я сказал, что повинна и отсталость, но в этом не главное, отсталость действовала на более развитые слои населения, которым она ставила неперевариваемые ими соблазны святой воды, претворения хлебов, бессемейное зачатие, чудотворные иконы и т. п. чудеса, но на массу это же действовало. Масса народная в этом не разбиралась и не имела в этом нужды. Для нее был другой неперевариваемый ею соблазн: дурная и порочная жизнь с пьянством, развратом и явным корыстолюбием духовенства, вот что пошатнуло православную веру в народе!
- Это не совсем верно, - печально сказал Ювеналий, - отдельные пастыри Церкви могли быть дурными людьми, но Церковь в целом в этом не повинна, об этом соблазне лжепастырей предупреждалось еще в Евангелиях. Помните: «Слова их слушайте, но по делам их не поступайте, ибо они говорят, но не делают».
Я отвечал, что по существу он прав, но в народе святость и истина веры определяется поведением священников. Если священник ведет себя недостойно - и отношение народа к Православию понижается, и наоборот. А я, говорю, за всю свою долгую жизнь из 17 церквей нашего благочиния не знал ни одного из них достойного своего звания. Оттого и я сам так легко отошел от их влияния и перестал иметь связь с Церковью в ее отсталости.
- Очень жаль, друг, - сказал Ювеналий, - что ты не в наших рядах. В церковном строительстве такие искренние люди очень дороги и нужны, и ты бы нашел свою дорогу.
- А он и без этой дороги вместе с нами в тюрьме, - пошутил Павел, - для таких людей дорога одна - тюрьма, где бы они ни были и чем бы ни занимались!
- Он еще к нам вернется, - сказал Казанский, - я его сагитирую, сидеть нам еще долго!
- И глупо сделаешь, - возразил Очеркан, - его место в Наркомземе, а не в попах. Надо поправлять то, что испортила революция в сельском хозяйстве, такие грамотные мужички там очень к месту, а в попах ему и не прокормиться с его характером!
- Хорошо было кормиться, когда сам народ был сыт, - раздраженно перебил Архангельский, - а теперь и городские раз в день едят, а деревенские и того реже!
- Возражений нет, принимаем единогласно, - пошутил Казакевич, - на этом и кончаем наше совещание. Кто со мной за шахматы садится?
И в этой камере, как и в нашей, вся публика, кроме духовных, не мирилась с пустотою жизни и все свободное время или читала, или резалась в шахматы, лото, домино и в другие разрешенные в тюрьме игры. Уж такова природа вышибленного из колеи интеллигента! Посмотришь, какой-либо простой человек в тюрьме лежит целый день на койке и курит или наблюдает и слушает, что говорят другие, а тронутые интеллигенты наскоро курят, как-то наскоро говорят и запойно читают и режутся в игры, точно они не в тюрьме, а на фронте войны, где дорога им каждая минута, где все время надо куда-то спешить! Была ли для них непосильна мука за личное оскорбление революцией, или они больнее других переносили позор и унижение Российской империи, вычеркнутой из жизни вместе с семьею царя, не знаю; видел только, что они переживают муку и тоску великую, и если бы в тюрьму был доступ спиртных напитков, все они спились бы окончательно от этой тоски.
К чести духовных, которых я видел и наблюдал и в Тульской, и здесь, в Бутырской, тюрьмах, они вели себя гораздо покойнее, глядя на них, многие и многие простые люди обретали себе покой и более легко несли свой крест. Посмотришь обычно на этих батюшек, сидят они или лежат смирнехонько на своей койке, читают свои молитвенники, а то и вовсе что-нибудь чинят из белья иголками, даже штопают чулки, стараясь не замечать тюремной обстановки. Подойдет кто, спросит:
- Ну как, отец, надеетесь освободиться или в Соловки дорога?
Божья воля, друг, Божья воля, - ответит он спокойно, и вот это-то напоминание о какой-то другой,«Божьей воле», кроме воли ОГПУ, сказанное так просто и убедительно, невольно переносит человека в область отвлеченного и наполняет его душу совершенно другими мыслями, в которых тюрьма перестает быть тюрьмой, и ее гнет и тягостная неизвестность будущего делаются совсем не страшными. Вот поэтому я и видел, что и крупные люди, и заядлые атеисты, попадая в тюрьму, всегда не прочь поговорить с духовными, чтобы опереться на их утешение.
В начале этого года в большевистской партии произошел крупный раскол из-за власти между сторонниками Троцкого и Сталина. Причиною, конечно, послужила смерть Ленина, при жизни которого ни тот, ни другой не заявляли своего первенства на главные роли. В тюрьме были разрешены газеты, и их в это время прочитывали с особой жадностью.
По каким соображениям, не знаю, но сторону Троцкого держало большинство, надеясь от его власти скорее выбраться из тюрьмы и получить даже работу в его аппарате. Читали вслух и на прогулке, и в камере, и очень осторожно - не вполне доверяя друг другу - делились впечатлениями. Группа ленинградцев очень надеялась на влияние Зиновьева и Томского в рабочей среде и упорно верила, что их Зиновьев проведет и Троцкого, и Сталина и займет руководящее положение.
Мараты и Робеспьеры, которые очень скоро съедят друг друга, и, как и там, после партийного террора скорее власть возьмут умеренные люди, и русская земля воскреснет опять от пережитых войн и уродливой социалистической политики по отношению к сельскому хозяйству.
Одним миром мазаны что Троцкий, что Зиновьев, - говорили они, - из одной партии фанатиков <...>
Недели три назад в тюремной лавочке появился у нас новый человек из «ссученных», смуглый, похожий на цыгана, но очень важного вида и мягких, благородных манер. Этим «ссученным», как коммунистам, очень скоро давали и в тюрьме подходящую работу по канцелярии и по лавочке. Дали и этому подсчитывать заборы товаров заключенными. Своими манерами и важным видом он возбуждал большое любопытство по камерам, всем хотелось знать: кто он такой и за что сидит.
Как-то раз бомбой влетает к нам в камеру Лев Давыдович и на ходу кричит, принимая тон заговорщика:
- Узнал! Все по секрету узнал! Подручный Менжинского с Лубянки! Тоже из-за бабенки, ей-Богу! У Менжинского любовницу отбил, хотели, вишь, на пистолетах стреляться, да тот струсил и десять лет Соловков ему дал!
Он тут до первого этапа на Кемь, с глаз долой убирают, боятся, бабенка-то эта придет на свидание!.. Вот потеха-то! Этот случай внес большое оживление в жизнь рабочих коридоров тюрьмы и дал новый луч надежды крайним правым.
- Я только того и жду, что их бабы перессорятся из-за пайков в закрытых распределителях, а они из-за баб друг другу горло перегрызут, - говорил после этого генерал Казакевич князю Голицыну.
- Это само собою, генерал, - отвечал уверенно князь, при их уродливой политике в деревне каждый такой факт только усилит крестьянское озлобление, и они в его глазах потеряют всякое уважение, а на одном терроре не усидишь долго.
- Уж какое там уважение, - усмехнулся Казакевич, - когда у народа собственность отняли и самих кулаками ошельмовали. Они думают народ дурак, не понимает, что его батраком сделали!
- Народ переживет все, - рассеянно сказал князь, - жаль только, нас с вами тогда не будет.
А хотелось бы хоть чуть-чуть поглядеть, как все их химеры рассеются!|19|.
Награды:
1.За храбрость. Орден Святого Станислава 3-й ст. (1904);
2.Орден Святой Анны 3-й ст. с мечами и бантом (1904);
3.Орден Святого Станислава 2-й ст. с мечами (1904);
4.Орден Святого Владимира 4-й ст. с мечами и бантом (1905);
5.Орден Святой Анны 2-й ст. с мечами (1905);
6.Орден Святой Анны 4-й ст. (1905);
7.Орден Святого Владимира 3-й ст. с мечами (1915);
8.Орден Святого Георгия 4-й ст. (ВП 14.06.1915).
Иностранные:
9.Бухарский Орден Золотой звезды 3-й ст. (1902);
10. Германский Орден Короны 3-го класса с мечами на черной ленте с белыми полосами по краям(1906);
11.Датский Орден Данеброга офицерского креста4-й ст. (1910);
12.Румынский Орден Звезды офицерского креста (1912);
13. Черногорский Орден Князя Даниила I и 3-й ст. (1912)|20|.
Медали:
1.Серебряная за службу при Императоре Александре III:
2.Серебряная в память Св. Коронования Их Величеств;
3.Темно - бронзовая за труды по всеобщей переписи народонаселения России 1897;
4.Светло - бронзовая из Александровских и Георгиевских лент с бантом за войну 1904 – 1905 гг.;
5.Светло - бронзовая юбилейная Севастопольская на Владимирской ленте;
6.Светло - бронзовая на Андреевской ленте в память 200-летия Полтавской битвы;
7.Полковой нагрудный знак в память 200-летия Царского села;
8.Светло - бронзовая в память 100-летия Отечественной войны;
9.Светло - бронзовая в память празднования 300-летия царствования Дома Романовых;
10.Нагрудный знак Высочайше утвержден для защитников крепости Порт-Артура;
11. Серебряный нагрудный знак в память 50-летия положения о губернских и земских учреждениях |20|.
Источники
1.Голицына А.К. Записки князя Кирилла Николаевича Голицына. – М.; ОАО Издательство «Радуга», 2008 - 281с.
2. Волков С.В. Генералитет Российской империи: энциклопедический словарь генералов и адмиралов от Петра I до Николая II, Том 1 - Центрополиграф, 2009 – 597 с.
3. ГАТО. Ф. 39, Оп.2, Д.1019, Л.32.
4. Художественный Альбом с текстом. Русско-Японская война на суше и на море. Выпуски V,VI – Cпб. 1905.
5.Еженедельный иллюстрированный журнал Летопись войны 1914-1915гг. Вып.№ 39. - Спб.; 1915- 620 с.
6. Головин Н.Н. Исследование боя. Исследование деятельности и свойств человека как бойца. Диссертация. – СПб; 1907.
7. ДНЕВНИКИ. Е. И. В. Государь Император Николай II Александрович 1914-1917гг. www.white-guard.ru
8. Архив УФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской обл. Д.П-89251.
9. ГАРФ. Ф. Р-8409. Оп. 1. Д. 26. С. 192.
10.ru.wikipedia.org
11. ГАРФ. Ф. Р-8409. Оп. 1. Д. 71. С. 114-115.
12. ГАРФ. Ф. Р-8409. Оп. 1. Д. 71. С. 92.
13. Тинченко Я.Ю. Голгофа русского офицерства в СССР, 1930-1931 годы. - М., Обществ. науч. Фонд, 2000. - 496 с.
14. ГАРФ. Ф. Р-8409. Оп. 1. Д. 1700. С. 81, 87, 311.
15. РФ. Ф. Р-8409. Оп. 1. Д. 321. С. 84.
16. РФ. Ф. Р-8409. Оп. 1. Д. 1701. С. 127.
17. ГАСБУ, фп., д.67093, т. 14, С.335-337, дело Ленинградской контрреволюционной организации.
18. ГАСБУ, фп., д.67093, т.14, С.360, дело Ленинградской контрреволюционной организации.
19. Новиков М.Н., Из пережитого. – Электросталь.; Энциклопедия сел и деревень, 2004 - 560 с.
20. Джесси Рассел, Рональд Кон. Казакевич Евгений Михайлович-2013 – 70 с.
21. Общий список офицерским чинам. Русской императорской армии. – Спб.; Военная Типография,1909-128 с.