Русский архитектор Василий Иванович Баженов родился 1 марта по старому стилю 1737 года, в селе Дольское, близ Малоярославца (по другим данным ‒ в Москве). Детство провел в стенах Московского Кремля, где отец служил псаломщиком в одной из придворных церквей.                                                                                                              

 Как он любил наш край, что даже завещал похоронить себя не в столице, а в Старом Глазове, ныне Веневского района...

Приводим основные моменты статьи Феликса Разумовского "Нещастный  жребий" Баженова, опубликованной в журнале "Наше наследие" за 1989 год. 

Доски брошенные через ручей, полусгнили.
Проселок местами,  распахан, местами зарос травой. Перед оплывшем вала погоста валяются тракторные гусеницы. И по-прежнему  нет здесь, не то что памятника, но и простого знака, таблички здесь лежит Баженов. 

Мы же оказались непростительно скупы и в тоже время легкомысленно небрежны  к слову «Баженов». Прошедший 250-летний юбилей зодчего в этом смысле трудно понять и принять.Думаю это имя известно у нас каждому, даже совсем далекому от русской архитектуры человеку. По части известности, популярности зодчий Василий  Баженов благодаря своей бурной, изрядно мифологизированной жизни, обошел едва ли не всех своих коллег-соотечественников. Имя его, кажется, сделалось уже словом, также точно, как имя Суворова или Пушкина, Репина, Глинки. Слова эти самодостаточны и потому не требуют дополнительных эпитетов. Зато требуют особенного к себе внимания деятельной памяти.

Юбилейная медаль 250 летСпешно, по служебной надобности подготовленный вечер, прошедший в марте 1988 г. в Москве, в Колонном зале Дома союзов, был полон догматического славословия и ложного пафоса, отчего подлинная трагедия зодчего приняла вид случайных житейских неудач. Пролившийся на вечере поток ничего не значащих слов не смог, однако, полностью  скрыть, овладевших всеми, прежде всего организаторами юбилейных мероприятий чувств равнодушия и какой-то растерянности.

Эти чувства, видимо, вполне разделялись и редакциями профессиональных изданий – журналами «Архитектура СССР», «Архитектура и строительство Москвы» и даже газетой «Советская культура», отметившими юбилей зодчего запоздалыми, вялыми и мало обязательными публикациями Словом сложилась ситуация, которая возникает обычно вокруг имени скомпрометированного.

Кстати, то же самое произошло и с юбилеем Матвея Казакова, отмечавшимся в том же 1988 г.

Так сегодняшнее разгоряченное общественное сознание непроизвольно прореагировало на предпринятую в сталинскую эпоху, в пресловутые 30-е, 40-е и 50-е годы помпезную идеологическую компанию, смысл которой буквально заключался в следующем: вывести линию родства стиля дворцового социализма от классицизма ХVIII-XIX веков и использовать авторитет Русского искусства эпохи Просвещения для борьбы с «формализмом». И вот с легкой руки тогдашних теоретиков архитектуры, все крупнейшие мастера русского классицизма  ( в первую очередь, Баженов, объявленный самым прогрессивным зодчим и  национальным гением) стали как-бы исполнять социальный заказ сталинизма. Одним из проявлений такого «фавора»  активная публикаторская деятельность и, как результат, выход в свет ряда добротно изданных монографий, которые, несмотря на все благородные устремления авторов, работали все-таки прежде всего, на эту концепцию. В результате, тень от страшного заслонила от нас истинные проблемы культуры эпохи Просвещения, действительные завоевания и заблуждения русских зодчих, своеобразия их архитектурного мышления и художественных программ. Почему мы сегодня не сумели решительно пересмотреть свое отношение к столь важной части нашего исторического и художественного наследия? 

Вопросы эти во всей своей обостренности предстают здесь, в селе Старом Глазове, на могиле зодчего, что находится всего в 120 километрах от украшающего центр Москвы дома Пашкова. 

 Полнейшее запустение - в пору юбилея и в том месте, позаботиться о котором должны были в первую очередь члены и руководство Союзов архитекторов, художников, Госкомархитектуры, - все те, кто занял места в президиуме того полного казенной торжественности вечера.

И наверняка, соберись именитые москов­ские гости сюда, в Глазово, и Веневское ра­йонное начальство непременно бы расстара­лось; подтянули бы от Воронежского шоссе дорогу, и место бы обустроили, а уж о такой мелочи, как указатель на шоссе, и говорить бы не пришлось. Все бы сделали, как в свое время в Тульской области, в Мишенском близ Белева на родине Жуковского, или в Дворянинове, где в прошлом же году отмеча­ли юбилей Андрея Болотова.

 Так ведь туда прибыли делегации Союза писателей, кор­респонденты, телевидение... А в Глазово кто поехал? Энтузиасты из города Жуковского, организовавшие в построенной Баженовым церкви усадьбы Быково музей архитектора, и просто те, кому действительно дорого это имя и русская архитектура, от которой оно неотделимо. Но для такой публики стоит ли тратиться?

Впрочем, и мы невольно сбиваемся на «юбилейную» психологию. Разве обязатель­но нужно было ждать круглую дату? Ведь с того момента, как А.Михайлов опубликовал в журнале «Архитектура СССР» «Новые ма­териалы о Баженове», из которых стало до­подлинно известно о месте погребения зодче­го, прошло более 25 лет. Четверть века и в Союзе архитекторов, и в Министерстве куль­туры, и в Исполкоме Веневского района Тульской области знают о Глазове.

Что тут скажешь? Видно, и после смерти выпал Баженову его «нещастный жребий» - тот самый, что по словам самого зодчего, "начал меня гнать с самого возвращения в мое отечество да видно не иначе хочет, как разорением и лишением последнего, что имею..."

С тяжелым чувством вспоминаешь эти сло­ва близ заброшенной его могилы. Потому что есть жребий и ж р е б и й. Природа одного коренится в личности зодчего (об этом речь впереди); природа другого - в нас. Ибо нам достались руины Царицына и села Красного, дома и храмы, фантастические замыслы. .. А вместе с ними и этот клочок земли близ села Глазова.

Последние годы жизни Баженова связаны в основном с Петербургом, куда зодчий, «продав в Москве как дом, так и все прочее за бесценок», переехал в 1792 году. Там про­славленный мастер долго и тяжело болел и 2(13) августа 1799 года скончался, оставив за­вещание: «Погребение зделайте мне про­стое, то есть без всякой лишней церемонии, с трезвым священником в простом виде и где Бог приведет и весьма желаю быть положен­ным в Глазове». Вдова зодчего Аграфена Лу­кинична исполнила волю мужа. Известно пи­сьмо, полученное ею от графа Г.Кушелева: «Государь император на погребение тела мужа Вашего на первый случай всемилости­вейше жалует тысячу рублей, которые при сем к вам и посылаю. Тело в деревню по зимнему пути, согласно завещанию покойного, перевесть позволено». Воля покойного была исполнена, тело зодчего было перевезено с петербургского Смоленского кладбища в ка­ширское имение Баженовых.

 В Каширском уезде Баженову и его жене Аграфене Лукиничне принадлежало небо­льшое поместье с селом Глазовом, сельцом Аннино Болото, деревнями Наумовской и Романовской. В Глазове и Аннине имелись деревянные господские дома и «плодовитые сады». Судя по завещанию, места эти были чем-то особенно дороги Баженову, какая-то светлая минута его трудной драматичной жизни была с ними связана. Значит, он бы­вал здесь не только по хозяйским надобно­стям; сюда, отрываясь на короткое время от своих грандиозных построек, приезжал он к- вроде бы вовсе бесцельно – «ради успокоения в летнее время духа и ради свободного чув­ствования и умствования», как выразился од­нажды друг и сосед Баженова по каширс­кому имению поэт А.Сумароков. И наверня­ка Баженов много хаживал по этим просел­кам, полям, рощам. И потом уже не раз вспо­минал их. 

Впрочем, повлиять на решение зодчего быть здесь похороненным могло и еще одно обстоятельство. В формулярном списке «Ко­миссии строения нового Кремлевского двор­ца» имеется сообщение о том, что предки Ба­женова в XVII веке были дворянами Кашир­ского уезда, но «дед и отец сделались духов­ными, из чего следовательно он и крестьян не имеет и из того чина вышел». Вполне воз­можно, однако, что в действительности все обстояло не совсем так и дворянское проис­хождение Баженова - не более чем легенда. Так или иначе, но дополнительное под­тверждение завоеванной талантом зодчего «имянитости» было бы ему, сыну московско­го псаломщика, весьма кстати, ибо родови­тость еще более поднимала престиж и социа­льный статус Баженова в глазах современ­ников, что всегда имело для него далеко не последнее значение.

А не вызвано ли подобными обстоятель­ствами особое пристрастие Баженова к ка­ширскому имению, которому он мог прида­вать значение родового гнезда? Что ж, по­лностью исключать такую взаимосвязь, ве­роятно, не следует, тем более что Глазово было не единственным имением в семье Ба­женовых. Ей принадлежали также подмо­сковное сельцо Стояново, проданное для уплаты долгов, село Кардовиль в Арзамас­ском уезде, а впоследствии и некое имение в 1000 душ (неверно отождествляемое с Глазо­вым), подаренное Баженову незадолго до его смерти Павлом I. Однако ни одно из этих мест не стало для Баженова тем, чем было Глазово.

Картина тихого сельского пейзажа, заокские дали, открывающиеся с этих пологих холмов - все здесь пробуждает воспомина­ния. И, само собой, не только и даже не сто­лько о днях, проведенных Баженовым в Гла­зове. С этого места, где обрел великий зод­чий вечный покой, как бы открывается вся панорама его жизни .

Баженов родился в селе Дольском близ Малоярославца; он вырос и воспитывался в Москве, где и начал свое художественное об­разование, затем продолжил обучение в Пе­тербурге, откуда был отправлен в Париж­скую академию. После Парижа-Италия: Рим, Флоренция, Пиза, Болонья, Генуя, Ве­неция. Возвратившись в Россию, он работает попеременно в обеих российских столицах, но дольше, плодотворнее, однако и горестнее - в Москве. Там оба его грандиозных замысла - Кремлевский дворец и ансамбль дворцовой усадьбы Царицыно были сначала восторжен­но приняты, а затем безжалостно отвергнуты Екатериной II. Под конец жизни он, знаме­нитый зодчий, вице-президент Академии ху­дожеств, был возведен на вершину славы и пользовался особым покровительством им­ператора...

Мир, окружавший Баженова в детстве, овеян воздухом национальных традиций: сыну по­номаря одного из московских соборов гром салютов и треск фейерверков не заглушали колокольного звона. Затем стремительно взошел он на западноевропейскую культурную орбиту ,звездой первой величины, засиял на ней, но в конце концов вернулся на круги своя, оставив в год своей смерти горькое размышление о том, что хотя появились «пря­мые и великого духа российские художники», однако, при самом начале Академии худо­жеств «взялись неосторожно» за воспитание, не сходственное с нравами национальными на сих твердых столбах (веры и любви - Ф.Р.) основано блаженство для духа, души, тела; на них основывается прямое воспитание лучше всех наставлений французских!» Поразительные слова! Поразительные пото­му, что принадлежат они первому питомцу Академии, всю свою творческую жизнь по­святившему утверждению общеевропейского стиля в русском искусстве. Какой же глубо­кий разлад между творческими устремления­ми, жизнью и мыслью должен был преодо­леть он, чтобы подвести такой итог...

Еще в начале нашего века Игорь Грабарь назвал Баженова «подлинным героем не на­писанной еще трагедии большого стиля». И действительно, зодчему открылась возможность  для творчества огромного размаха. Цена же ему была непомерно высокой, ибо Баженов оказался на поистине трагических распутьях жизни, перед ним возникла реаль­ная угроза сбиться с дороги, потерять себя. К счастью, природа наделила зодчего редким даром самосознания. И потому «самые горь­кие поражения» Баженова бывали подчас, по словам Грабаря, его «лучшими победами, ми­нуты бессилия и падения - его высшими до­стижениями и горним прозрением». Жизнь эта не склоняется к драматической бессмыс­ленности и безвыходности. В трагедии Баженова был смысл, был замысел, пролог и фи­нал. Был и конфликт, многие невидимые нити которого сходятся здесь, в Глазове, где замкнулся круг его жизни.

С Глазовым связан самый «темный», по­чти неизвестный нам период жизни Баженова - время, наступившее вслед за роковым посещением Екатериной II строительства Царицынского ансамбля (1785), за которым последовала опала Баженова, разрушение возведенного им дворца. В ту пору его и без того трудная жизнь обернулась полосой сплошных жизненных испытаний, совпавши к тому же с глубоким нравственным кризи­сом, тяжелым душевным разладом; и кто знает, смог бы устоять зодчий под тяжестью навалившихся обстоятельств (болезни, по­стоянной угрозы полного разорения и политических репрессий), смог ли бы преодолеть самое жгучее отчаяние, укрепиться духом, не будь у него этого сельского прибежища родного дома, затерянного среди просторов заокских полей.

Чтобы как-то понять  с чем, с каким стро­ем мыслей и чувств  приехал Баженов в Гла­зово после царицынской катастрофы, чтобы хотя бы уяснить для себя, почему лучший ар­хитектор России стал простым сельским жи­телем, необходимо сделать попытку разоб­раться в природе и сущности его трагедии. Такой рассудочно ясной, закономерной и одновременно непредсказуемо нелепой тайнодейственной, как все и вся в том  «безумном и мудром» веке.

Храм иконы «Всех скорбящих Радость» на ОрдынкеНадо полагать, не случайно в научных и ху­дожественных биографиях зодчего о Глазове либо вовсе не упоминается, либо упоминает­ся попутно и вскользь. И не потому только что примет и прямых свидетельств о днях проведенных здесь зодчим, набралось пока очень немного. Есть причина и иного рода.

В контексте полулегендарной жизни зодчего героя небольшое каширское село неминуемо попадает в разряд  «неудобных фактов», нарушающих привычные, устоявшиеся пред­ставления. Ведь осмыслить подлинную баженовскую судьбу, связав воедино то, что известно о зодчем, все еще не представляется возможным: слишком многое остается неизвестным, требует разгадки и толкований. А со­единить разрозненные факты  всегда хочется напрямик. Прошить все хорошо видимыми мотивировками и, разумными причинами, то есть именно таким материалом, которым резко пользуется жизнь. И Глазово как факт баженовской судьбы сопротивляется этому,  ибо отражает доселе неучтенные глубинные, подспудные причины событий. Но если мы задумаемся над вещами подобного рода,  даже ясно сознавая при этом, что глубина баженовского гения пребудет всегда за семью пе­чатями, трагедия зодчего разворачивается в сложнейший многоплановый сюжет.

Местом действия его главнейших событий была  екатерининская Москва - город во многих отношениях уникальный. Хотя Москва того времени ни обликом, ни жизнью не похожа на Петербург, ни на провинцию, ни тем более на европейские столицы, ей поразительно подходит карамзинская характеристика города из «Пантеона иностранной словесности»-«Театр Искусств и веселия». В этом театре архитектура была уже явлением иного рода, охарактеризовать ко­торое можно как обращенный в сторону материально-чувственной жизни «архитектур­ный театр». В ту эпоху в Европе, а затем и в России распространился особый тип спекта­кля – «спектакль декораций», который прохо­дил в сопровождении музыки и состоял в де­монстрации перемен, изображающих захватывающие воображение архитектурные фан­тазии. Самым существенным является здесь странное невиданное прежде в семействе искусств сочетание театра и архитектуры, театрализация зодчества.

Екатерина IIДля России   это подлинная революция в искусстве: архитектура-глава всех искусств, становится служанкой театральных муз.  К этому обстоятельству нам следует отнестись очень внима­тельно, как к важнейшей примете культуры того времени. К тому же и судьба Баженова- художника неизбежно попадала в зависи­мость от него.

 В ту эпоху уже не только сам театр (драма­тический, балетный, оперный) являлся «серьезным интересом для русского образо­ванного общества»  и приобрел «важное госу­дарственное значение», под воздействием этого вида искусства выработался театрали­зованный стиль жизни. Самой Екатерине II, которая, как известно, имела немалый опыт драматурга и театрального постановщика. Ключевский дает такую характеристику. «Она всегда чувствовала себя как будто на сцене, поэтому слишком много делала напо­каз. Благодаря этому ей давалось ловко прикрывать действительность идеальными представлениями, резко разделять: сферы государственной практики и государствен­ных идеалов». Так в жизнь, политику искус­ство многие современники Баженова уже просто играли. И именно «театр становится тем фокусом, в котором собираются главнейшие искусства». Само архитектурное мыш­ление вытекало тогда из мышления театра­льного. Ансамбли каменных здании городские или сельские воспринимались архи­тектурными спектаклями, призванными раз­влечь публику доставить ей неожиданно острые или знакомо приятные ощущения. Исподволь, постепенно в сознании заказчи­ков зодчество низводилось до уровня постав­щика праздничного оформления и театра­льных чудес.

Екатерина II выступала заказчиком самых грандиозных архитектурных спектаклей. И прежде всего потому, что «архитектурный театр» был для нее театром политическим. Именно в ее эпоху материализация государ­ственной идеи реализовывалась в облике де­корации пышных театральных постановок.  Иные из них требовали размаха и фантазии гения.

Трагедией Баженова стало то, что волею судьбы он оказался формально архитек­тором, а фактически главным режиссером этих спектаклей, призванных поразить во­ображение современников.

Кремлевский дворец БаженоваКак бы «не щадил» зодчий Василии Баже­нов в своей работе «ни покоя ни здравия», по­спеть за стрелкой политического барометра он не мог. Бутафорская, временная, «нена­стоящая» архитектура (та же модель Кре­млевского дворца или павильоны праздника Куйчук -Кайнарджийского мира) еще кое-как могла угнаться за переменчивыми запросами театрализованной жизни, но архитектура по­длинная устаревала в процессе строитель­ства и становилась ненужной, начинала стареть, как заложенный Кремлевский дворец, а то и будто бы беспричинно раздражать ко­ронованную заказчицу, что случилось с по­чти завершенной дворцовой усадьбой Цари­цыно. Вся же вина несчастного Баженова только в том и состояла, что он оказывался заложником и в конечном счете жертвой ско­ротечной моды архитектурною театра и не только от вкусов и художественных пристрастий властительницы муз зависела творческая судьба Баженова, такая зависимость а точнее сложное взаимодействие архитектора и заказчика для зодчества вещь обычная и благотворная. Архитектура рождается исключительно в поиске и преодолении противоречии.

 Но коль скоро художественная идея призвана следовать еще и стенографии политического спектакля, тут уж и архитектор оказывается в большой зависимости от актуальных задач, политического антуража и рекламных программ. А значит и нам, говоря о Баженове, нельзя упускать из виду,   устремлений и расчетов коронованной заказчицы.

Архитектурными фантазиями Баженова Екатерина II «задавала праздники» и  «тормошила подданных» - жаждущую развлечения  московскую публику.

Задачей «архитектурного театра» было главным образом создать иллюзию жизни, отгородиться от действительности красочными декорациями. Реальность и идеал не могли и не должны были встретиться – повелительница муз призывала все искусства способствовать этому. Вот почему их культурная миссия была в ту пору важна , как никогда, вот почему им давались столь безграничные полномочия.

Здесь источник необычайного расцвета русского искусства эпохи Просвещения и одновременно причина глубочайших трагедий и страшных тупиков в творчестве и судьбе многих русских художников. И прежде всего тех из них, кто, как Баженов, стремился  к  соединению «теории с практикой, умозрения с деятельностью». Ибо если западноевропейская  культурная традиция допускала такое раздвоение, для русского сознания вопрос  «како живешь?» был неотделим от «како веруеши?».

Большой мост через овраг 1778−1785 ЦарицыноСам Баженов в своем творчестве  руководствовался  архитектурными теориями, вывезенными из Франции и Италии: видел в них воплощение разумного социального устройства и не хотел считаться с реальностью.

Неукротимость души, деятельное творчество и социальное самочувствие Баженова должны были восстановить Екатерину II  против него.

Столкновение зодчего с «просвещенным»  монархом было неизбежно и рано или поздно должно было произойти.

Баженов не мог вынести продолжительного разлада мысли и жизни. Потребность к деятельности на благо истинного, а не театрализованного просвещения, привела его в пору работы над Царицынской усадьбой в московский кружок Николая Новикова.

По оценке Екатерины, «умного и опасного человека». Здесь мы  не будем говорить о новиковском кружке в плане его масонской ориентации. А потому ограничимся лишь одним замечанием Ключевского, сказавшего как-то  о членах кружка,  что «театральное рубище масонства прикрывало от недоброжелательных  глаз их добродетели».

Что же касается недоброжелателей, то их впрямь хватало. В лице Екатерины имели они главного и самого непримиримого. И недаром . Екатерина знала о попытках кружка наладить с наследником связи. Попытки предпринимались с помощью Баженова, лично знавшего Павла Петровича и пользовавшегося  его постоянным расположением. Одним словом, по мере строительства Царицына росло недоверие и недоброжелательство Екатерины к «своему» архитектору. Увы, «архитектурный театр» давал возможность выхода и этим чувствам.

 Отдавая приказ о разборке только что построенного  

Оперный дом 1776–1778

дворца после посещения Царицына  летом 1785 года, Екатерина стремилась разрушить не только творческий замысел гениального художника, но и его общественный авторитет, который созидался годами.

Этот авторитет, как, впрочем, и авторитет не дававшего ей покоя Новикова, являлся по существу главной мишенью царицынской обструкции.

Летом 1785 года судьба Баженова в один день неожиданно и круто переменилась.

Впрочем, сказать точнее: внезапно, но неожиданно.  Начавшийся в 1779 году острый конфликт архитектора с московским богачом и меценатом П.А. Демидовым можно считать своеобразным предзнаменованием царицынской катастрофы. 

Так во второй половине 1780-х годов Глазово из места отдохновения полного сил и замыслов художника превратилось в прибежище опального зодчего, надломленного ударом судьбы. Еще недавно он лишь изредка  наезжал сюда, теперь следовало обосноваться в Глазове прочно и надолго.

Ведь наперед он, конечно, не мог знать, сколько времени будет продолжаться его сельское уединение…

За годы, проведенные в Глазове, произошла в Баженове глубокая перемена. Проповедь «морального самоочищения», постоянно звучавшая на собрания московского кружка,  сильно на него подействовала теперь. Да и необходимые книги могли быть в Глазове всегда под рукой. Проникаясь всякого рода мыслями, опальный зодчий постепенно предавался соблазну пиитического утешения, извлекая из царицынского конфликта урок. Внутреннему осуждению подлежала гордыня, своеволие, ренессансная потребность противопоставлять себя действительности стремление преодолеть ее. Так окончательно вступил он на путь самопознания, «тесания дикого камня сердца», как говорили тогда.

Семья БаженоваИ эта нелегкая внутренняя работа в конце концов исцелила его, помогла одолеть отчаяние, избежать озлобления, надрыва, спасла от тех скорбных проклятий, которые исступленно бросал в московскую публику его друг, поэт Александр Сумароков.

Баженовское  Глазово было не богатой, средней руки усадьбой – одной из тех, что во множестве строились тогда на бескрайних просторах России, Зодчий проектировавший и строивший самые грандиозные ансамбли Европы, жил здесь со своей многочисленной семьей в простом и скромном деревянном доме. Предполагают, что находился он невдалеке от крестьянских дворов, на взгорье и в окружении небольшого парка , спускавшегося от него к берегу речки Апрани. А напротив дома, через речку, некогда запруженную в Глазове, так  что перед селом и усадьбой находился большой пруд, напротив дома стояла деревянная Георгиевская церковь в окружении сельского кладбища. Это и был тот самый сельский погост, на который зимой 1799-1800 г. привезли из Петербурга прах зодчего.

И еще одну важнейшую примету Глазова выяснил недавно по клировым  ведомсятм Каширского уезда исследователь В.Тютин. «Близ оной Георгиевской церкви застроена в  в 1784 году церковь каменного здания во имя святителя и чудотворца Николая, которая и по сие еще время не оканчивается». «По сие еще время...» - это 1833 год, такова дата новонайденного документа. Из него мы впервые узнаем, что накануне царицынской катастрофы Баженов выстроил в своей усадьбе (разумеется, по собственному проекту) каменный храм. Нет нужды говорить более о том, почему он не был окончен.

Постройка зодчего в Глазове не сохрани­лась; еще в начале прошлого века приход баженовского села приписали к соседнему селу Жежельне, церковная служба на погосте прекратилась, и его пустующие здания впоследствии разобрали. С большой долей вероятности можно предположить, что место погребения Баженова, как храмоздателя, находилось в  выстроенной  им церкви, фундаменты ко­торой безусловно сохранились и могут быть обнаружены при археологическом обследо­вании.

Время многое изменило в облике Глазова, спущен пруд, исчезли деревянные постройки баженовской усадьбы. И мы даже не знаем теперь, как выглядел его дом, сад, Георгие­вская церковь.  Лишь неглубокий ров очерчивает ныне тер­риторию заброшенного кладбища. А от баженовского села сохранилась лишь деревня, где жили его крестьяне.

И еще - все в том же завещании - осталось такое наставление де­тям: «Всячески старайтесь, чтобы крестьян излишне не 

Виноградные ворота 1777–1778 Царицыно

отягощать работами, ниже каки­ми либо поборами незаконными, а иметь их наилучше... всегда помните, что они наши братья, наши дети, и мы ни за что столь не оскорбляем Господа нашего, как за излиш­ние поборы с душ подчиненных...»

Сельское уединение не прервало и архи­тектурного творчества Баженова. Сколь ни тяжелы были обстоятельства его жизни в ту пору, но работать надо было уже потому только, что на попечении его была большая семья. Финансовые дела Баженова находи­лись в крайне тяжелом состоянии, и един­ственным верным средством к существова­нию была архитектура. Находясь официаль­но в отпуске, работал он уже исключительно для частных заказчиков, так что сочиненные здесь проекты расходились по бесчисленным дворянским усадьбам и городам России. Мно­гие, наверное, воплощались в прекрасные здания: дома, парковые павильоны, храмы. Но доподлинно имя своего создателя сохра­нили единицы. С большей или меньшей сте­пенью достоверности можно назвать три мо­сковских памятника: колокольню и трапез­ную церкви Богоматери  «Всех скорбящих ра­дости» (1787), дом Юшкова (конец 1780-х - начало 1790-х гг.) и иконостас церкви Иоанна Воина (1791). А где же остальные произведе­ния, какова их судьба? Увы, на эти вопросы, видимо, не суждено уже найти достоверных ответов.Марьинка Ступинский район

И тем не менее еще немало забытых стра­ниц творчества зодчего могут открыться и нам. В окрестностях Глазова находится  первоклассный памятник архитектуры,  хранящий, быть может, печать художественного дарования Баженова - церковь Михаила Архангела села Заразы (ныне село Горки совхо­за «Захарьинский» Ясногорского района Тульской области). Село  это красиво распо­ложенное на взгорье, у края глубокого овра­га, по дну которого течет впадающий в Апрань ручеек, находится по соседству с при­надлежавшим Баженову сельцом Аннино Бо­лото. Оттуда  до Зараз не более четырех ки­лометров, да еще чуть больше от Аннина Бо­лота до Глазова. Почти с околицы баженовского села, возможно, с того самого места, где стоял когда-то господский дом, виден ку­пол и фонарик с главкой церкви в Заразах. Словом, заказчик церкви и владелец села За­разы полковник Петр Иванович Семенов был ближайшим соседом Баженова; вполне вероятно даже, что, по обычаям того време­ни, они были в приятельских отношениях, ез­дили друг к другу в гости, и хозяин Зараз мог, воспользовавшись случаем, уже по-свойски обратиться к услугам зодчего.

Усадьба Воронцовых, Новые ЧеремушкиОтносительно времени постройки (вернее, освящения) церкви Михаила Архангела источники указывают различные даты: 1774 и 1780 год. Так или иначе, но обе они совпа­дают с временем расцвета искусства Бажено­ва и относятся к московскому периоду его жизни. Зная хотя бы время посещения зод­чим своего имения в Глазове, обстоятельства приобретения его, взаимоотношения Баже­нова с соседями-помещиками, можно было бы отчасти высветить и историю памятника. Однако на сегодняшний день у нас нет такой возможности.

Нам остается обратиться к художественно- стилистическим особенностям церкви Миха­ила Архангела, весьма, кстати, красноречи­вым. Достаточно лишь взглянуть на этот ве­ликолепный памятник, чтобы опознать в его архитектуре приметы особой художествен­ной манеры Баженова; и в первую очередь, гармоническое  сочетание круглящихся, плав­но перетекающих друг в друга объемных масс. А сколько в этом первоклассном произ­ведении показательных для творчества Ба­женова деталей, его излюбленных приемов, и сколько известных аналогий можно приве­сти в подтверждение его авторства. Очень характерны для манеры Баженова план церк­ви, ее сложное объемное решение, сочетание четверика и вписанной в него ротонды, обо­гащенной полукруглыми нишами, а также архитектура ротонды. Аналогичное архитек­турное решение с буквальным совпадением строя фасадов, композиции и отдельных де­талей можно усмотреть в третьем варианте проекта Павловской больницы (1784) и про­екте церкви лейб-гвардии Семеновского пол­ка (1797). Интересно сопоставить даты со­здания отмеченных нами проектов с време­нем возведения церкви в Заразах; получает­ся, что архитектура ее именно предшествова­ла проектам. Более того, из всех ныне изве­стных памятников баженовского времени ни у одного мы не встретим столь близкого по­добия.

Применив ряд специфических композици­онных приемов, создатель церкви в Заразах добился необычного художественного результата: классической ясности общего по­строения здания и барочной насыщенности в пластике фасадов; величественности, мажор­ной приподнятости и одновременно мягкости и простоты архитектурного строя. Так на ос­нове переработанных западноевропейских ар­хитектурных стилей получился самостоя­тельный, зрелый синкретический стиль це­ркви Михаила Архангела. Но ведь это и есть неповторимый новаторский стиль Баженова.

К сожалению, памятник дошел до нас с большими утратами; разобраны его колокольня и трапезная, а также монумента­льная каменная ограда, окружавшая здание церкви. Не, располагаем мы даже и его по­лным изображением, следовательно, не мо­жем судить об общем пространственном по­строении здания и о его целостности, в дости­жении которой Баженов был непревзойден­ным мастером.

И все-таки, как справедливо писали извест­ные исследователи творчества Баженова И.Грабарь и Г.Гунькин, «не отдельные чер­ты и признаки говорят о принадлежности того или иного здания руке Баженова, а его общий дух, весь его архитектурный пафос». Как крупный мастер, как творческая лич­ность с резко очерченной индивидуально­стью, Баженов в каждом своем произведении раскрывал эту индивидуальность. В его архи­тектуре неизбежно отражалось то, что мы называем  «миром Баженова». Отсвет этого мира можно ощутить и в образе церкви Ми­хаила Архангела - прежде всего в удивитель­ной художественной щедрости произведения, в которой мы видим проявление щедрости души и таланта зодчего, его поразительного культурного диапазона, способности воспри­нять, пережить и выразить в творчестве да­лекие культурные горизонты, эпохи и стили.

Храм в Заразах (совр. Горки), в 20-е годы в нем служил преподобномученик Феодосий (Бобков)

Русская архитектура эпохи Просвещения во многих, подчас в весьма дальних селениях оставила драгоценную россыпь прекрасных творений. Церковь села Заразы - одно из них. Архитектура такого высочайшего уров­ня всегда особенно поражает вдалеке от тор­ных дорог - исторических, художественных, - то, что могло бы украсить аристократиче­скую резиденцию, столичную улицу а даже европейскую столицу, встречаешь на краю полувымершего среднерусского села.

Ухоженный древний ландшафт очень выи­грывает от такого щедрого подарка судьбы, Ну а все, что портит этот ландшафт и к чему в ином месте притерпелся взгляд, напро­тив, начинает звучать нестерпимым диссо­нансом.

О том, что церковь села Заразы сооружена Баженовым, до недавнего времени было не­известно. Но то, что памятник этот удиви­тельно красив, видел каждый, кто жил или приезжал в село. Видел и... подгонял тракто­ра и комбайны вплотную к его стенам, поло­манные детали чинил в алтаре, где поставлен был горн, тиски, валялись запчасти и слесар­ный инструмент. А тем временем на вечно прекрасном здании, превращенном в мастер­скую-времянку, не было никакой кровли, и на вымокших стенах и сводах росла густая трава - как и на могиле великого зодчего...

И до сих пор все еще невдомек нам, что эта трава забвения разрушает самое нашу жизнь, лишая ее не вдруг явившейся на нашей земле красоты, лишая трезвого взгляда на исто­рию, на ее уроки, один из которых сполна оп­лачен трагедией жизни Баженова.

P.S. Прошло почти 30 лет после публикации этой замечательной статьи и мало что изменилось... 

Источник

 Феликс Разумовский. "Нещастный жребий" Баженова. (Село Старое Глазово Каширского уезда и его окрестности в биографии В. И. Баженова.) "Наше Наследие" Иллюстрированный культурно-исторический журнал №10 1989 г.